“Называли меня Путиным”. Акционист Кузьмич — об особенностях французской тюрьмы

В конце июля художник-акционист Алексей Кузьмич провел во Франции акцию “Ренессанс”. В её рамках белорус попытался выкопать Ван Гога из могилы, заявив, что “в мире закончились художники”. Французская полиция посчитала проект Алексея вандализмом и отправила на месяц в СИЗО.

Пройдя через череду судов и голодовку, художник добился отмены депортации в Беларусь и вышел на свободу.

В интервью Еврорадио Кузьмич рассказал об условиях содержания во французском СИЗО и отношении полиции к эмигрантам без паспорта гражданина ЕС.

Про здоровье и актуальный юридический статус

— Я похудел практически на 20 килограмм, как-то слишком много оказалось. 75 килограмм я весил, когда я вышел из  [депортационного] центра. Но сейчас уже прихожу в себя, чувствую себя нормально. Надеюсь, что на здоровье это [голодовка] в худшую сторону ни отразилось, — рассказывает Алексей.

— Статус мне поставили <…> депортация из Франции и Евросоюза, с невозможностью въехать туда в течение двух лет. Долго мурыжили, долго катали меня по судам в наручниках. Это было связано с тем, что меня внесли во <…> внутренний спецслужбистский французский список, в котором содержатся лица, представляющие угрозу для национальной безопасности Франции. Там 16 пунктов и верхние позиции занимают радикальные исламисты, джихадисты. Они устраивают теракты, убивают десятками людей. <…> 

И меня с этими людьми внесли в один список. Полиция <...> вцепилась в меня как клещ. Не хотели меня отпускать на свободу, мотивируя это тем, что я суперопасный рецидивист, мне не место среди гражданского населения. Меня следует как можно быстрее депортировать в Беларусь. <…>  

Оказывается, <…>  этот список не имеет юридического статуса, но он использовался против меня в суде. И это было главным мотивом, почему меня не стоит выпускать [на свободу].

В итоге у меня было три адвоката, они провели огромную работу, поучаствовали в семи судах. Эта эпопея три недели длилась. Французские адвокаты были в шоке от того, что происходит. 

Голодовка и жизнь во французской тюрьме

— Сначала было все нормально — до момента, пока я не объявил голодовку, — вспоминает Кузьмич. 

Во-первых, это на мне отразилось, потому что столовая оказалась единственным развлечением в этом месте, закатанном в асфальт и решетки. А во-вторых, силовики сразу дали понять, что голодовка ни на что не повлияет, мол, всем всё равно. Её никак не регистрировали.

Я просто перестал есть, ничего не просил и не играл с тем, что мне плохо. Я просто не ел, и со временем просто стал меньше ходить, больше лежать в кровати. И ко мне начали подходить — то красками предлагали порисовать в обмен на то, чтобы я немножко поел, то еще определенные блага предлагали, начальник тюрьмы приходил.

<…> Они называли меня Ван Гогом, а заключенные — Путиным, поскольку не знали такую страну, как Беларусь. Некоторые ребята говорили, что собирались ехать воевать в Украину на стороне России. Они там к Путину очень уважительно относятся. 

Это все были эмигранты-мусульмане, преимущественно из африканских стран. Французов среди них не было. У меня с ними проблем не возникло. 

Они занимались своими делами: курили гашиш, выясняли, какое государство круче — Марокко, Алжир или Тунис, дрались, резали друг друга. Ко мне у них вопросов не было. Я спокойно занимался своими делами, читал книги. 

Отношение французских силовиков к мигрантам

— [Ко мне жёстко отнеслись, потому что] сложилось несколько факторов, — объясняет художник-акционист. 

Во-первых, напряженность из-за Олимпиады в Париже. Меня [перед акцией] предупреждали об этом адвокаты и французские друзья, что полицейские будут реагировать максимально жёстко. Я не ожидал, что получится настолько жёстко, даже с депортацией, но что-то такое намечалось.

Плюс сказалась моя акция 2021 года [под названием “Имитация”] с “нападением” на дворец президента Франции. Третье — это внесение меня в список врагов французского общества. 

И четвёртый фактор, который будет неприятен белорусам и восточным европейцам, — нас в Западной Европе воспринимают как людей второго сорта. Как дикарей. Как аборигенов с диких земель. 

Если бы мою акцию провёл француз, к нему бы было другое отношение, нежели чем ко мне. А я в глазах правоохранительной системы — дикарь, рецидивист, вандал, позволяющий себе на французской земле, которая его приютила, какую-то самодеятельность художественную проводить. 

И меня тут же в постколониальный дискурс запихивают, правопопулистские шаблоны пробуют на меня примерять. <…> Но в целом, я здесь неполноценный человек, без тех прав, которые есть у людей с европейским или американским паспортом.

Плохо ли то, что права белорусов не соблюдаются в Евросоюзе

— Это сложный вопрос, на который нет правильного ответа. Я думаю, что нужно расслабиться и особенно не напрягаться. У меня позиция следующая: “будь, что будет”, — размышляет Кузьмич. 

Я как художник работаю с тем материалом, который у меня есть. Беларусь была на пике — это хорошо. Беларусь сейчас в упадке, про неё особенно не вспоминают — тоже хорошо. 

Для меня любые обстоятельства, которые складываются вокруг меня, превращаются в искусство. Я называю это художественным языком selfart. Это использование своей жизни в качестве основы для искусства. 

Такой прием, сравнимый с livingart-ом. Та же Марина Абрамович его использовала. Но они чересчур серьёзно к этому относятся. Я же считаю, многие современные идеологии и теории приводят к абсурдным и нелогичным ситуациям в обществе. Я стараюсь играть в свои собственные, а не чужие игры.

Что касается моего прецедента и [суда над журналистом и активистом] Андреем Гнётом, то я считаю, что чем больше таких прецедентов происходит, тем лучше. 

Потому что это голос, который звучит. Без этого все дальше будет катиться по наклонной в небытие. И где-то там, в темных кабинетах, без прессы, все будет по-тихому решаться. И нас будут депортировать, и это даже не будет освещаться в прессе.

Не надо включать эту типичную белорусскость, мол, тихонько-спокойненько отсидимся, все будет хорошо. Пусть лучше каждый своей жизнью живет, не цензурирует себя и не оглядывается на то, что скажет сосед.