"Высадила ландыши. Теперь там окоп". Истории беженцев на границе

Добраться из центра Варшавы до пункта пропуска Гребенне на польско-украинской границе легко. Вас согласится взять с собой один из многих украинцев, которые едут туда встречать семью, друзей, бывших соседей. Наш попутчик ехал забирать с границы жену и трёхмесячного ребёнка.

У нас дорога к пункту пропуска заняла четыре часа. У его семьи с обратной стороны границы — несколько дней.

Добраться от Гребенне до Варшавы следующим утром будет сложнее. И в какую бы машину вы ни сели, будете чувствовать вину: ваше место в такси могла занять беженка из Кривого Рога или двое её дочерей.

Выбираться из переполненных пунктов пропуска должны украинцы. Весь остальной мир должен пробиваться туда — это самое безопасное расстояние, с которого можно увидеть войну.
 

“Такое печенье давал мне папа”

Подъезжаем к границе. Холодно становится, как только выходишь из машины. Гребенне — небольшая деревушка у пункта пропуска. Первая мысль — греться здесь будет негде. В деревне только одна “Бедронка” и один переполненный мотель прямо у границы. Но при мотеле обнаружился бар, в нём можно взять горячий кофе.

Самих беженцев в баре почти нет — только встречающие. Те, кто пешком идёт через границу, заходят сюда, только чтобы узнать, что ближайший банк, который принимает гривны, находится в Варшаве. И что курс им не понравится.

Рядом с мотелем — десятки палаток, в которых беженцам предлагают зарядить телефоны, перекусить, взять из коробок с гуманитаркой пледы, тёплую одежду, таблетки, игрушки для детей.

Обсуждаем друг с другом:

— Как около Окрестина в 20-м, да?

— Немножко.

Настроения волонтёров в каком-то смысле тоже как у белорусов в 20-м.

— Я никогда не был так горд за людей, которые меня окружают. Такая солидарность. Не ожидал, что мы так себя проявим, — говорит поляк Томек. У него есть машина, он помогает людям добраться от границы до крупных городов.

Шестнадцатилетнему волонтёру Сташеку звонят родители — спрашивают, всё ли у него хорошо, накормлен ли он, не замёрз ли.

— А я думаю, что беспокоиться сейчас нужно не обо мне. Не забуду маленькую украинскую девочку, которой я дал печенье. Она сказала, что такое печенье давал ей папа. Было тяжело это слышать.

Тяжело — потому что на польскую сторону переходят только женщины, дети и пожилые люди. Отцы, мужья — почти все они остаются в Украине.
 

“Я не знаю украинского, но я могу варить суп”

Здесь есть несколько больших палаток, в которых работают тепловые пушки. Рядом с одной из них два типа колясок — детские и инвалидные — составлены в два ряда. Здесь, в тепле, женщины кормят грудных детей. Кто-то ужинает, кто-то дремлет, кто-то кормит кота. 

Два волонтёра-француза Виктор и Марти чистят сосиски. Две сосиски отдают украинским мальчикам лет пяти, которые крутятся рядом. Остальные крошат в большую кастрюлю с супом — традиционным польским журеком.

— Тогда, 24 февраля, я проснулся, включил телефон и увидел, что война началась. Меня это поразило. Через три или четыре дня после начала войны я приехал сюда, на границу. Я не могу оставаться безучастным, не могу делать вещи, которые всегда делал. 

Я не часто говорю с самими украинцами. Я знаю только французский и немного говорю по-английски, меня не все понимают. Но я делаю, что могу, — я варю суп. Вот, посмотрите.

Виктор открывает крышку огромной кастрюли — рядом с горячим супом снова вспоминаешь про холод. Но не успеваешь пожаловаться — рядом притормаживает волонтёрская машина. Из неё выходят молодая женщина и ребёнок. У них на руках — четыре переноски с котами. В машине остаётся пожилая женщина — её пересаживают на каталку.

Чувство вины вытесняет ощущение холода.
 

“Отправлю маму к сестре — и обратно в Киев”

— Я из Киева приехала, привезла маму, племянника и четырёх котов. Я журналист, работала в культуре, но с первых дней войны — в новостях, — рассказывает Юлия.

Её маме, Анне Ивановне, было пять лет, когда началась Великая Отечественная. Сейчас ей 86 лет, она почти не ходит. Каждые полчаса над её городом летают снаряды.

— Мама родом из посёлка Седнев Черниговской области. Сейчас Седнев оккупирован рашистами. Когда всё началось, мама вспоминала войну. Вспомнила, как в детстве во время бомбёжки в Житомире взорвалось стекло и её ранило. Вспомнила, как с мамой шла пешком из Житомира в Седнев.

До начала новой войны Юля и её мама жили около киевской телевышки. Юля не собиралась уезжать из города, но когда ракета пролетела над самым её домом, стало слишком страшно. Не за себя — за маму.

— В Киеве сейчас каждые полчаса летают снаряды. Их сбивают, но толком понять, это прилетел снаряд или это его сбило ПВО, очень сложно. Я бы не уехала, если бы не эти взрывы. Мама неходячая, и мы не могли спуститься в бомбоубежище. Так что мама всё время спала в коридоре, а я пряталась в туалете.

В палатке тепло, здесь есть всё, что нужно: и еда, и детское питание, и даже корм для котов. Макс, Мряка, Кошмарта и Базиль — они теперь тоже в безопасности.

Самой Юле безопасность не нужна. Она отправит маму к сестре в Израиль — и вернётся обратно в Киев.

— Я бы хотела волонтёрством заниматься, пользу приносить, но не могла этого делать, пока мама дома. Если бы со мной что-то случилась, никто не пришёл бы и не спас её, ни у кого ключей нет.
 

“Буду стоять тут, пока они не приедут”

Вдоль дороги горят костры, люди группками стоят вокруг них. Большинство из них — украинцы, которые ждут своих близких.

— Дочка с внучкой едет из Днепропетровска. У нас там пока ничего страшного. Только сирены эти воют. В магазинах нету продуктов. Дочь собиралась переехать сюда ко мне, на самолёте прилететь. Через две недели должна была приехать. Я ей говорила: приезжай скорее. Она отвечала: да мам, что ты начинаешь, ничего не будет.

Думать про это не могу, про то, как они теперь добираются. На этом поезде дурацком. Поезд сломался, до Львова не довёз. На каком-то такси довезли, выгрузили их под границей. Там и стоит с маленьким ребёнком. Два года. Внучка в истерике. А ещё границы не видно. Они с утра там стоят. Я уже не могу, я уже не знаю, что делать.

— Давно здесь стоите?

— С обеда. Меня девчонки с работы на машине довезли — я работаю в школе. Привезли девчонки.

— Здесь за поворотом — кафе. Может, пойдёте погреться?

— Нет, я буду стоять тут, пока они не приедут.
 

“Не хотели уезжать. Жалко — вот так дом оставить”

Возвращаемся в бар при мотеле. Здесь бабушка как раз дождалась внучек: она просидела в этом баре с самого утра. Теперь она рассказывает девочкам, как им понравится ходить в польскую школу.

Стемнело, а людей на границе меньше не стало. Наступит ночь, а людей на границе меньше не станет.

Когда в бар входят новенькие, люди за столиками оживляются. Никто не спрашивает друг у друга, откуда приехали или кого ждут, если это не делают журналисты. Но если вопрос задан, ответ слушают все.

— Мы из-под Киева. Северное направление. Трое суток в дороге, — говорит немолодая женщина.

Все вздыхают — все всё понимают.

— Вы все эти дни не могли выехать?

— Не хотели. Потому что жалко — вот так дом оставить. У меня в доме маленькая собачка, бездомная кошка и бездомная собака. Так я кошку отдала детям. Дети не поехали. А за собакой попросила соседей посмотреть.

А цветы? Недавно высадила ландыши за забором вдоль дороги. Мне все говорили: зачем ты это делаешь? Кто вдоль дороги сажает? А теперь на месте моих ландышей выкопали укрепление. Прямо у меня перед домом.
 

“Встречаю кого угодно. Мои — в Харькове”

Встречающие стоят вдоль дороги, чтобы не пропустить, когда их близкие перейдут через границу.

— Вы родственников встречаете?

— Нет, мои родственники в Харькове. Встречаю кого угодно — кому нужна помощь.

Водители-волонтёры должны зарегистрироваться в полиции. На столиках в баре — памятка: что делать, чтобы не стать жертвой торговли людьми.

— Во Вроцлав! Два человека! Никому не надо поехать?

По эту сторону границы никто не плачет, все собраны: и беженцы, и волонтёры. Люди отвечают на простые понятные вопросы: куда вы едете? Вас подвезти? Какая помощь вам нужна? Хотите чаю или поесть?

Журналисты не умеют формулировать вопросы так, как это делают волонтёры. И когда беженцы отвечают на вопросы — “Кого вы ждёте? Кого вы оставили в Украине? Вам есть где остановиться? Что вы будете делать в Польше?” — они плачут.

— Я из Польши в Германию поеду, — обсуждают украинцы маршруты в очереди на автобус. Этот автобус едет не в Германию, а в ближайший городок Любча Королевская. В местной школе люди смогут переночевать. — В Германии больше возможностей, поэтому я хочу в Германию. Хотя нет, хочу я домой, а не в Германию.

— Домой хотите? Значит, вы, наверное, из Одессы! — догадываются в очереди.

Днём волонтёры подхватывают беженцев почти сразу, как те пересекают границу. Тем, кто ждёт автобуса, волонтёры предлагают не стоять на улице, а погреться в палатках или хотя бы в машинах. Но к ночи многие водители разъедутся. Мест в палатках к середине ночи будет становиться всё меньше. Людей накормят, дадут кофе. Если у беженцев есть домашние животные, накормят и их — но довезти до ночлега всех не смогут.
 

“Что поёте?” — “Просто на-на-на”

Дети плачут, дети устали. Многие из них провели в дороге трое суток, некоторые — пятеро. Их матери тоже устали, и волонтёры укачивают их на руках и в колясках, поют песни то на польском, то на всеобщем, всем понятном языке.

— Что поёте?

— Просто на-на-на.

Некоторые дети хотят сосиску, некоторые — игрушки, некоторые не хотят ничего.

— Может, ещё один пледик? Может, чай? Может, покушать?

Девочка лет двенадцати, которая пять суток провела в дороге, выбираясь из Кривого Рога, отказывается так тихо, что под пледом, которым она накрылась с головой, не разобрать.

Её сестра плачет. Её мама соглашается взять чай.

— Нам сказали, отсюда отправится эвакуационный автобус. Вы не знаете, во сколько?

— Спочатку заберуть жінок з зовсім маленькими дітьми. Потім - найстаріших. На жаль, у вас дуже маленькі шанси сьогодні доїхати. Грійтесь, — объясняет один из волонтёров женщине и её дочери. — Заходьте в тепло, покорміть дітей, заспокойтеся. Як буде можливість, я и вас вивезу, но швидше за все, що тільки завтра.

Женщина, две её дочери и ещё десятки беженцев остаются в обогреваемой палатке на границе дожидаться утра.