“Угрожали отправить детей по разным детдомам”: история “пытки” многодетной мамы

Младший сын Марины Киевец иногда спрашивает: мама, а у нас в Беларуси ещё есть “омонкусы и губопкусы”? Марина отвечает: да, есть.

— Ясно, значит, там всё ещё война, — резюмирует пятилетний Егор.

Прошлым летом силовики пришли с обыском в дом многодетной мамы в одном из самых маленьких белорусских райцентров — Иваново. Двое её несовершеннолетних сыновей тогда были дома. Они видели, как на маму надевают наручники.

Сейчас Марина и дети в безопасности — в Польше. Она рассказала Еврорадио историю своей борьбы в Беларуси и бегства.

“Говорили, что отправят детей по разным детдомам, чтобы мне сложнее было их навещать”

Пятилетний Егор видел детей, которые бежали от настоящей войны. Три месяца он жил с ними в одном доме — шелтере, который принимает и украинских беженцев, и белорусов, спасающихся от репрессий. Егор думает, что в Беларуси тоже война — иначе почему тогда, в июле, маму куда-то забрали и несколько дней не отпускали домой?

— Дети были первым, чем мне угрожали силовики. Они говорили, что заберут их, что дети будут жить в разных детдомах — чтобы мне было сложнее их посещать. Наличие у детей отца, бабушек, дедушек никого не интересовало.

Для меня было не так страшно, что посадят меня саму — страшно было, что дети попадут в детский дом.

Год назад Егор, Саша и Дима представляли, как обустроят свои комнаты. У каждого наконец-то должна была появиться своя комната! Марина с мужем делали ремонт в доме и планировали выделить для мальчишек целый этаж. Но отдельных комнат у ребят нет до сих пор — прожив три месяца в шелтере, семья переехала в обычную квартиру в Белостоке.

Марина уехала из Беларуси осенью — и с тех пор больше не видела близких. Она даже не может позволить себе общаться с друзьями. В маленьком городке такие люди, как Марина, “радиоактивны” — общение с ними может плохо сказаться на друзьях.

— Для них это опасно. Их могут просто уволить. А я прекрасно знаю, что если их уволят, работу в Иваново они уже не найдут. У всех дети. У всех семьи. Им нужно как-то жить. Я знаю, что некоторых моих знакомых до сих пор дёргают. Только потому, что мы были друзьями. Всего только за один факт дружбы со мной. Жизнь в маленьких городах потому и тяжелее: мы знаем, кто с кем дружит.

Поэтому когда Марина вышла из ИВС, она получила не много слов поддержки. Большинство знакомых отшучивались.

— “Ой, я слышал, ты сидела. Ну что, живая, здоровая?” Вот в такой манере. Помощи мне никто не предлагал. Мне кажется, просто боялись. Все друг друга знают. Чем обернётся твоё предложение помочь? Вот этого не знает никто.

“Отвезём в Брест и сядешь ты, Марина, на бутылку”

Обыск в доме Марины проводили сотрудники брестского ГУБОПиК. Обыск был “чистым” — так силовики называют погром.

— Потом меня повезли в ивановское РОВД. Всю дорогу они обсуждали, что со мной делать. Отправить в Брест? Оставить в Иваново? В какой-то момент они включили в машине песню. Я слышала её впервые. Это было жутко.

Там были фразы “её искусали собаки, её голова была в муравейнике”. И всё это — под комментарии, куда лучше меня отвезти. Это была мера психологического воздействия — я не ожидала такого. Тогда подумала, что лучше бы меня оставили в Иваново. Только не в Брест.

В РОВД Марину допрашивали около четырёх часов, но она победила — так и не передала силовикам пароль от телеграма. Им это не понравилось.

— И мне в глаза сказали: “Марина, мы по тебе конкретно пройдёмся, будешь сидеть на сутках и выйдешь уже в сентябре. Вернешься домой, наведёшь порядок — и тут мы придём за тобой ещё раз. Заберём с собой и сядешь ты, Марина, на бутылку”. Всё это говорилось в присутствии нашего участкового. Он мне позже сказал: “Марина, эти парни слов на ветер не бросают”.

У Марины трое детей, а это значит, что её должны были отпустить через три часа после задержания. Силовики решили, что “дети с отцом”, поэтому они могут проигнорировать закон, и Марину отправили в ивановский изолятор.

Её судили за три репоста. Но в РОВД решили оформить каждый из них в отдельное дело, чтобы подольше держать многодетную маму в ИВС.

“Ну что, живая, здоровая?”

— Условия были, как у политических. На все вопросы отвечали: “Вы же политические, вам нельзя”. Прогулки нам были “неположены”. Зато положены были досмотры по несколько раз в день.

Передачи тоже “неположены”. В первый же вечер родители принесли мне тёплые вещи, потому что меня забрали в том, в чём я была при обыске. Вещи мне передали уже ближе ко второму суду.

В первый день в изоляторе Марину не кормили. Её привели в камеру только к пяти часам вечера, и порцию на неё заказать не успели. Так что только на второй день Марина узнала, что есть то, чем кормят заключённых, невозможно.

— Еду привозили из ивановского ресторана. Но выглядела она так, как будто все объедки бросили в одну кастрюлю, перемешали, посолили — и отправили нам, чтобы доедали. Думаете, я преувеличиваю? Я преуменьшаю. Я не смогла это есть.

Поесть можно было только в обед, и обед всегда был одинаковый. Суп — щи, и молодая картошка с котлетой. Обычно картошку с котлетой мы не доедали, оставляли на вечер, чтобы не есть то, что они за день насобирали из объедков в общий котёл.

“На работе ведь нужно работать, а тут можно просто змагарку Марину закрыть на сутки”

Когда начались протесты, в Иваново только-только сменился участковый. Он ходил на суды над протестующими, и Марина знала его в лицо. А участковый знал, что Марина работает инженером, что у неё трое детей.

Марине казалось, у участкового долго не складывалась картинка происходящего: задержанные никак не подпадали под описание “протестунов”. Вместо обещанных пропагандой наркоманов и проституток — многодетная мама, инженер Марина Киевец. Не сходится. 

В Иваново живёт чуть больше 16 тысяч человек. Марина знает в городе многих, а вот милицию не знала до 2020 года.

— Знала только, что есть какая-то милиция, что кто-то там работает. А с 20-го узнала всех участковых. Ко мне ходили как на работу. Помню, я спросила одного из них: “А чего вы по двое ходите?” Он сказал: “А вдруг вы нас лопатой прибьете и прикопаете на участке?”

Мы спрашиваем Марину, почему люди не уходят из структуры. И особенно — в маленьком Иваново, где все друг друга знают, а стало быть знают и о методах работы милиции с “политическими”.

— А я не знаю, — честно говорит Марина. — Не вижу этому рациональных объяснений. Зарплата там не низкая — выше, чем в колхозе, но инженер может заработать и больше. Может, они просто не умеют работать? На работе ведь нужно работать, а тут можно просто змагарку Марину закрыть на сутки.

Как это работает изнутри, я не знаю. И кто в наше время может работать в белорусской милиции — не знаю тоже.

“Марина, чего тебе не хватает? Чего ты добиваешься? Тебя же уволят!”

Что о задержании Марины думают люди в Иваново? Никто в открытую об этом не говорит.

— Люди очень запуганы. У них есть пример: по мне прошлись, как бетонным катком.

У меня была работа, должность, дом, устроенные дети. Идеолог на работе всё спрашивала: “Марина, чего тебе не хватает? Чего ты добиваешься? Тебя же уволят!” Они просто не понимали, чего может не хватать. Для них любое инакомыслие — что-то ненормальное.

Увольняли меня долго и тяжело. Все коллеги это видели. Все знали, что меня прессуют. Это проходило в открытой форме, и я не скрывала: да, начальство ищет повод, но я буду работать, пока могу. Облегчать им жизнь, соглашаться на “увольнение по собственному желанию” я не собиралась. Мне нужна была работа. У меня трое детей. И я работала, пока могла.

А потом Марину, которая семь лет проработала в ЖКХ, уволили с должности начальника лаборатории. И она не смогла найти работу даже в такси.

— В маленьком городе рука руку моет. Начальнику такси позвонили из Следственного комитета. Ему сказали: возьмешь её на работу — будут проблемы.

Мой потенциальный работодатель сказал: Марина, извини, у всех людей, с которыми я работаю, будут проблемы, если я тебя найму. И так даже путь в такси оказался для меня закрытым. Не государственная организация, не предприятие, не какая-то высокая должность — просто работа в такси.

“Как я могла остаться в стороне, если одно фото могло спасти чью-то жизнь?”

Силовики не смогли заставить Марину передать им пароль от телеграма. Если бы смогли, нашли бы в нём не только три репоста с “Зеркала” и “Белсата”, но и фотографии военной техники. Марина пересылала эти снимки всем, кому могла.

— Я не могла оставаться в стороне, когда началась война. Когда думала, что эти фотографии могут спасти чьи-то жизни, что могу успеть кого-то предупредить — как я могла оставаться в стороне?

Но я также понимала, что если эти снимки найдут, я сяду надолго.

Поэтому сразу после освобождения из ИВС, Марина занялась визами. Ей быстро ответили из Белорусского дома в Варшаве. Но для Марины время тянулось долго. Каждый день она ждала, что за ней снова приедут. И заберут в Брест.

— Только когда пересекла границу, я выдохнула. Я свободна.

“Сын рыдал и спрашивал: мама, мы будем жить в Польше, пока мне не исполнится 18 лет?”

Марина не сразу сказала детям, что они едут в Польшу. Младшие думали, что мама везёт их в литовский санаторий.

Муж Марины тоже думал, что она увозит детей в санаторий — поэтому и дал разрешение на выезд сыновей. Уже позже она рассказала ему, что в ближайшее время вернуться не сможет.

Когда Марину выпустили из ИВС, муж встретил её с цветами. Но самая тяжёлая часть личной истории Марины и её мужа осталась за кадром. Слова поддержки супруга тогда хотелось услышать больше, чем получить запрещённые “для политических” передачи с тёплыми вещами, но таких слов Марина в тот день не услышала.

Когда бус пересёк белорусскую границу, она рассказала сыновьям, куда они едут на самом деле. Средний – десятилетний Саша – расплакался.

— Он плакал и спрашивал: мама, мы что, будем жить в Польше, пока мне не исполнится 18 лет? Он знает, что в 18 лет его уже никто не сможет у меня забрать.

* * *

В те дни Марину поддержали самые близкие. Не словами — она, к примеру, никогда не обсуждала политику с родителями. И родители ничего не говорили “про политику”. Просто приехали и забрали детей, когда это было нужно. А потом просто передали тёплые вещи в изолятор, просто помогли с ремонтом.

Мы рассказываем Марине, что Еврорадио можно слушать на Полесье — в Пинске и Столине — на настоящих FM-волнах (107,5). А на случай, если эту статью прочитают и в родном Иваново, предлагаем Марине обратиться к соседям, друзьям и близким, чьи слова поддержки ей особенно хотелось бы услышать сейчас в Белостоке.

— Знаете, я не могу ответить на этот вопрос. Я смогла уехать. И, наверное, это я должна выразить слова поддержки тем, кто остался. Вясна прыйдзе. Беларусь будзе вольнай і наша возьме.