Сестра умершего ликвидатора: Брать мой костный мозг брат отказался...

Книга Светланы Алексиевич "Чернобыльская молитва" начинается "Одиноким голосом" Людмилы Игнатенко, жены погибшего пожарного Василия Игнатенко. Сегодня эта героиня книги нобелевского лауреата живет в Киеве, и сначала я планировал поговорить с ней — о муже, о боли, о страданиях, обмане и Чернобыле. Но, перечитывая "Чернобыльскую молитву", понял: героем моего материала должен стать другой человек. О нем тоже есть в книге, всего несколько строк, но есть...

 

"Младшая Наташа, ей было четырнадцать лет, очень плакала и боялась. Но ее костный мозг подошел лучше всех... (Замолкает.) Я уже могу об этом рассказывать... Раньше не могла... Я десять лет молчала... Десять лет. (Замолкает.)

Когда он узнал, что костный мозг берут у его младшей сестрички, наотрез отказался: "Я лучше умру. Не трогайте ее, она маленькая".

"Чернобыльская молитва", отрывок из "Одинокого человеческого голоса" Людмилы Игнатенко

 

Наташа — младшая сестра Василия Игнатенко. Трудно поверить, но девушка, которая собственными глазами видела, как умирает ее брат, выбирает ту же профессию пожарного и сегодня работает в Министерстве по чрезвычайным ситуациям.

"Почему выбрала эту профессию? — тихим голосом переспрашивает будто бы меня, но скорее саму себя Наталья. — Да все, наверное: его спортивные достижения, его бескомпромиссность, его твердый характер. Страх повторить судьбу брата? Тогда, в 1986 году, я, наверное, об этом не думала... Сколько мне было — тринадцать с половиной лет. Что я понимала, что я знала о том, что его убило? Тогда никто ничего не знал об этом... Но я знаю, что он был таким человеком, что не мог остановиться ни перед чем: помощь нужна кому-то — свое отложит и поможет. Ох... Как вам объяснить?.. Я не знаю, как вам объяснить, почему я пошла туда работать... Ну, вот так решила и пошла".

Есть и еще одно, за что Наталья уважает своего брата: за решимость, с которой он отказался принимать костный мозг своей младшей сестры.

"Мой костный мозг подходил ему лучше всего: и по ДНК, и по всем другим показателям — у нас все совпадало. Но учитывая мой возраст и то, что меня он любил больше всех — самая младшая в семье, — он просто меня пожалел и не дал своего согласия. Может, так сберег мою жизнь и здоровье. Пока..."

 

Награды Василия Игнатенко

 

"Старшей сестре Люде было двадцать восемь лет, она сама медсестра, понимала, на что идет. "Только бы он жил", — говорила она. Я видела операцию. Они лежали рядышком на столах... Там большое окно в операционном зале. Операция длилась два часа... Когда закончили, хуже было Люде, чем ему, у нее на груди восемнадцать проколов, тяжело выходила из-под наркоза. И сейчас болеет, на инвалидности... Была красивая, сильная девушка. Замуж не вышла".

"Чернобыльская молитва", отрывок из "Одинокого человеческого голоса" Людмилы Игнатенко

 

Наталья: "Я же была школьницей, и когда нас отселили, я фактически целый год по лагерям была. Да, здоровье немного подорвано, но что же делать... И связывать это с Чернобылем или нет — даже не знаю".

 

"Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги... Перестали ходить электрички, поезда... Мыли улицы каким-то белым порошком... Я волновалась, как же мне завтра в деревню попасть, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках".

"Чернобыльская молитва", отрывок из "Одинокого человеческого голоса" Людмилы Игнатенко

 

В первые дни после аварии тринадцатилетняя девушка не задумывалась над вопросом, нужно ли было людям сразу сказать правду об аварии или нет. Но теперь ответ знает.

"Нужно было людям сразу правду об аварии и радиации сказать... Ведь там, где мы жили, была большая радиация. Нашу деревню не закопали, а рядом деревня была — ее закопали. Просто закопали... Ну а донашей не дошли: может, радиация немного меньше была, чем в соседней деревне. А ведь люди жили и там! И работали, и детей растили, и коров доили, и молоко пили, и картошку сажали, и на рыбалку ходили. Они же не знали ничего — чем это опасно. Безусловно, нужно было им все рассказать. Люди, возможно, себя в чем-то бы ограничили, работы бы какие-то не делали. Нужно было сказать, но там все было засекречено, никто ничего никому не говорил. Может, о каких-то событиях мы и до сих пор не знаем. Живем и не знаем".

 

 

"В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать... Его любимые работы".

"Чернобыльская молитва", отрывок из "Одинокого человеческого голоса" Людмилы Игнатенко

 

"Конечно, хочется в родную деревню, даже вопросов таких не должно возникать, — грустно вздыхает Наталья. — Мы туда приезжаем раз в год — на Радуницу. Это уже 30 лет прошло, и как-то от сердца отлегло, а в первое время было очень тяжело, очень... Родина есть родина... Человек привыкает к любому месту. Да и годы проходят. А с другой стороны — туда же просто нельзя вернуться".

Еврорадио: А самоселы живут?

Наталья: Нет там никаких самоселов. Те, что были самоселы из наших, — их уже никого не осталось там. Нет, их не выгнали — они просто умерли все. Первоначально люди возвращались, жили, потому что не могли привыкнуть к новому месту. Особенно трудно было пожилым людям, что там прожили всю жизнь, и они либо оставались, либо возвращались в родные дома. Но ни магазина, ни света, и человеку очень сложно жить. Поэтому там уже никого нет. Да и деревня вся заросла, дома разрушились... Там заповедник, и заповедником эти места должны оставаться — возвращения туда нет. И людей там не должно быть. Ведь там скорее всего по-прежнему радиация. И неизвестно, сколько лет еще пройдет, а она там будет.

Незаметно разговор переходит на день сегодняшний.

"Естественно, все забывается, годы проходят, молодежь подрастает, — рассуждает Наталья. — Дети, родившиеся после аварии, мало что знают об этом. Поэтому надо и на каких-то факультативах в школе рассказывать об этом: объяснять и рассказывать, что такое было. Ведь сейчас молодежь фактически ничего не знает о Чернобыле. Может, моего возраста дети, которых выселяли, еще что-то знают, а уж дальше... Ну, знают: Чернобыль, авария, радиация. А дальше? Как, что, кто погиб и какие последствия — этого не знают".

И еще одна мысль по поводу дня завтрашнего:

"Никто не застрахован от техногенной катастрофы: ни одно производство, ни что-то там еще. Какую бы сверхзащиту ни предусмотрели... Это все-таки техника, и никто не может предсказать, по какой причине и что может произойти. Поэтому я как человек, который в своей жизни это испытал, не хотела бы, чтобы у нас была построена атомная станция".

 

"Наша история — это история страдания. Муки — наше убежище. Наш культ. Мы загипнотизированы им. Но мне хотелось спросить и о другом — о смысле человеческой жизни, нашего существования на земле".

"Чернобыльская молитва", отрывок из "Интервью автора с самим собой о пропущенной истории"