"Я хотел издать тех, кого "няма": чего ждать от нового белорусского издательства

Бились бокалы, читались стихи, “выступали какие-то художники” — в общем, в Минске открывалась “Галерея Ў”. Молодой литератор Павел Антипов перекинулся парой слов с мэтром Валентином Акудовичем. Мэтр сказал: Паша, пора вашу книгу издавать.

— А рядом издатель стоял. Акудович и ему говорит: выдайце Паўла, даўно пара! Издатель согласился: да-да, давайте издадим Павла. На следующий день я прислал свою рукопись, и начался отсчёт лет, в течение которых она готовилась к печати. Через три года издали — кажется, на обрезках, которые остались от Алексиевич, — рассказывает Антипов.

Сейчас у Антипова своё издательство — “Мяне няма”. Так же называется книга Акудовича, которая вышла в 1998 году. Работа издательства “Мяне няма” началась с переиздания “Мяне няма”. Антипов говорит, что подготовить книгу к публикации можно за пару месяцев. Он хочет издать как можно больше молодых белорусских авторов, которых пока “няма”, — и как можно быстрее.

И что, на таком бизнесе можно заработать?

“Наш автор заработал на книге больше пресловутых белорусских “по пятьсот”

— Чего “няма” в белорусском литературном процессе?

— Да ничего. У нас нет писательской инфраструктуры. Все подумают, что мы жалуемся? Ну а что — так и есть.

Инфраструктуры нет, литературная сфера отрезана от государства. В нормальных странах литература финансируется, в том числе за счет госпрограмм, налогов. А наше государство побаивается финансировать литературу — мало ли что они там напишут.

А если “няма” финансового ресурса — значит, мы не можем построить ничего институционального. Организации, которые работали в Беларуси — ПЕН-центр, Союз писателей, — вынуждены были закрыться. Но и раньше доступа к серьезным деньгам у литературы в Беларуси  не было.

И системы раскрутки нет. Все существуют на этом поле более-менее как любители. Загляните в соцсети литературных организаций. Там есть СММщик? Думаю, это менеджер проекта, который тянет это на себе. И о каком профессиональном продвижении может идти речь? Нас мало, и денег в сфере мало. Так что мы раскручиваемся до того предела, до которого можем.

— Вот у тебя за спиной на полочке несколько книжек. Почему до тебя никто из белорусских издателей их не напечатал?

— Потому что в издательском деле не было меня. Не было человека, который смотрел бы на книгоиздание с писательской перспективы, не было издателя-литератора, который понимает, что нужно авторам.

А им нужно побыстрее издать свою первую книжку, чтобы начать отсчёт своей книжной жизни. В Беларуси много людей, у которых первая книга не выходит в срок. Это сложно — сидеть и думать: к кому идти, кто меня издаст?

С тех пор как в 1998-м году впервые вышла книжка Акудовича “Мяне няма”, в белорусской литературе сформировалось поколение “Мяне няма”. Первое поколение без названия.

Литераторы всегда вокруг чего-то объединялись: “Маладняк”, “Узвышша”, “Тутэйшыя”, “Бум-бам-літ”. Всегда была группа, был манифест. А наше поколение — первое, которое не объединилось. У него нет названия. Поколение “Мяне няма”.

Мне всегда хотелось помочь тому, что формируется. Мы долго думали над названием издательства, а потом поняли, что концепт Акудовича “Мяне няма” идеально его описывает. Весь этот концепт можно прочитать и как обнаружение себя через отсутствие. Ведь когда ты говоришь, что тебя нет, ты себя называешь.

В Беларуси я занимался тем же, что делаю сейчас. Вместе с Юлией Тимофеевой я был редактором серии “Пункт адліку”, в которой выходило много первых книг белорусских авторов. Там я не имел доступа к самому процессу печати и верстки. Я просто готовил рукописи, но не влиял на сроки печати, на качество бумаги. А в “Мяне няма” я могу на это повлиять. И я хочу издать всё, что проходит мою экспертизу, что кажется мне классным.

— А твоя первая книга — та, за которую Акудович вписался — сколько лет готовилась к печати?

— Мы готовили рукопись три года. Своих денег у меня не было, заплатить за печать я не мог, в издательстве, видимо, не был налажен процесс. Любая книжка, даже книжка того же Акудовича, могла пролежать несколько лет.

Моя лежала года три. И потом чуть ли не на обрезках, оставшихся от [Светланы] Алексиевич (или чьих-то еще?), меня напечатали.

— В твоём издательстве всё по-другому?

— Рукопись можно подготовить за месяц-два. Ну, за три.

У нас в издательстве чётко прописаны три существенных пункта: если мы берём книжку, она больше никому не может принадлежать в течение трёх лет. Автор получает по 1 евро с каждого проданного экземпляра.

И ещё мы не забираем больше никаких прав — ни на перевод, ни на экранизацию. В стандартных договорах, которые заключают с авторами белорусские издательства, это зачем-то предусмотрено. Я не понимаю зачем, потому что наши маленькие белорусские издательства всё равно не могут защитить эти права.

— Какой был самый большой гонорар у автора, который здесь издался?

— Так, давай посмотрим (открывает ноутбук). Из выплаченных… Это-это-это… А, ну нормально: 446 евро. И ещё 87 мы не выплатили. Это уже больше пресловутых белорусских “по пятьсот”.

— И автор не тратился на издание книги?

— Автор не должен тратиться на издание книги. Это вообще не проблема автора — искать деньги на свою книгу.

Когда читаю: “Петрык падышоў да акна”, — понимаю, что текст будет не очень хорошим

— Работать с молодыми авторами, у которых ещё нет книги — это, наверное, рискованно? Ты не разочаровался в белорусской литературе, когда открыл издательство?

— Нет. Когда я открывал издательство, я уже знал многих, кому предложу опубликоваться. Я давно в белорусской литературе и знаю большинство из тех людей, которые присылают мне рукописи. Может, на почту и приходило несколько беспомощных, но я не могу таких вспомнить.

Так что нет, я не могу сказать, что разочаровался в белорусской литературе, открыв издательство. Потому что я открыл его, чтобы издать хотя бы те тридцать книжек, для которых у меня уже есть папки на компьютере.

Если человек написал книжку — значит, он занимается литературой целенаправленно. Давно пишет, отучился, избегает распространенных ошибок. А вот выловить тексты для “Литрадио” [другой проект Антипова, авторы могут присылать для публикации короткую прозу] сложнее.

— И какие самые частые беды белорусских авторов?

— Большинство текстов почему-то начинаются со странной экспозиции. Например, “Петрык падышоў да акна”. Или “Камилла заваривает чай”. То есть автор даёт герою имя, которое в нашей исторической литературной ситуации выглядит очень неестественно. Ну и когда вижу эту экспозицию — “Петя вышел и что-то увидел” или “кто-то заварил кофе”, — понимаю, что это, скорее всего, будет не очень хороший текст.

Но мне кажется, что это просто болезнь начинающих авторов. Думаю, и я так писал.

— И каким было имя?

— Имя? Да какое-то. Петр Петрович? Я не помню.

— Кто решает, будет ли издана книжка в “Мяне няма”?

— У нас большая редколлегия: я, [культуролог] Максим Жбанков, дизайнеры Игорь Юхневич и Саша Пожиток, менеджерка Даша Ситникова. Кто-то приносит книжку, и мы решаем, будем ли её печатать и как скоро. Под каждую книжку ищем редактора. Только у Акудовича и Козлова редактора не было, потому что у Акудовича — переиздание, у Козлова — переиздание и авторская версия.

— А вы часто спорите о книгах? Допустим, ты хочешь издать, а Жбанков думает, что это фигня, а не книга.

— Ну, бывает, бывает. Кухню рассказывать не буду, чтобы не оскорбить кого-то из авторов. Но да, единодушия нет.

Но если оно есть, то книга издается быстро.

“То, что у человека остаётся в памяти — совершенно не то, что было на самом деле”

— В 2019 году ты издал книгу “Краткая история премии Г. Токсичный роман” — сатира с кулуаров белорусских литературных премий. Ты тогда рассорился с тусовкой? Если бы не рассорился, сейчас было бы проще налаживать процессы?

— Вначале было сложно, но это было ещё в Беларуси. Может, со стороны кажется, что есть какая-то монолитная тусовка, в которой кто-то с кем-то перестаёт общаться. Но это громко сказано.

После выхода “Премии Г.” у меня конфликт только с одним человеком. Конфликт политический, конфликт ценностный. Конфликт во взглядах на то, как должна быть устроена организация — литературная или нет. Как должны быть организованы процедуры, как должны распределяться роли и в чём роль руководителя. Моя позиция менее тоталитарная. Я за сменяемость власти. Я против ситуации, когда человек уселся и сидит, никому эту организацию не отдавая. Но ОК, у нас в стране такое бывает.

А с так называемой тусовкой у меня более-менее ровные отношения. С кем-то лучше, с кем-то хуже. Игнора в свою сторону я не чувствую. Так что нельзя сказать, что мне сложно быть издателем. Я со всеми могу пообщаться, списаться.

— Вот ты пишешь автофикшн [жанр, в котором история опирается на элементы биографии автора]...

— Ну, это сейчас стало называться автофикшн. Но слишком популярным, попсовым стало это слово, уже не все любят примерять его на себя. Классно, что в писательском деле выделилась такая полочка, хотя такое направление всегда существовало.

— Ладно, какое слово тебе нравится?

— Да пусть будет автофикшн. Я не очень коммерческий человек, иначе дела у издательства шли бы ещё лучше. Но коммерческие люди придумывают жанры, чтобы их было легче продавать.

— Ты бы описал в будущем тексте свой опыт с издательством?

— Обычно я описываю в своих текстах события, которые произошли какое-то время назад. Обычно есть люфт в 10 лет. Через 10 лет посмотрим, опишу я это или нет.

Я веду дневник — но эпизодически, по настроению, сейчас на это меньше времени. Это и хорошо, избыточный дневник ты обычно целиком помещаешь в книгу. А интереснее обрабатывать заметочки, их проще “раздуть” в текст. А еще сейчас есть фотики в телефонах, переписка в мессенджерах и в почте, и это всё — материалы для письма. Для любого письма, не только автофикшн.

Но автобиографическая литература — не значит документальная. То, что у человека остаётся в памяти — совершенно не то, что было на самом деле.

— Ты бы опубликовал роман о том, что произошло в Беларуси четыре года назад?

— Так его нет. Появлялись рефлексии в стихах, но для стихов есть отдельное издательство, которое делает Дмитрий Строцев.

А быстро реагировать на событие в крупной прозаической форме довольно сложно. Сколько у нас текстов про события 2006, 2010 года? Ну вот есть классная миниатюра у [Андрея] Покровского в книжке “Как я перестал верить в Деда Мороза” — там про 2006 год. Но это маленькая штука, а всем же подавай “Войну и мир”.

Я вот дописал книгу в прошлом году и собираюсь издать её в этом. Оказалось, что если ты описываешь свою жизнь в какой-то период, то и политические события туда каким-то образом вплетаются. Я сам удивился, что у меня там есть и про шестой, и про десятый год в Беларуси.

Про Еврорадио чуть-чуть, кстати, есть. Про Павла Шеремета и сотрудничество с ним. В этой книге я описываю период с 2006 по 2013 год — то есть нужна та самая десятилетняя дистанция, о которой я говорил.

В украинской литературе такие тексты есть. Например, “Интернат” [Сергея] Жадана посвящён событиям 2014-го года. Но, во-первых, прозаики уровня Жадана — вообще редкость, во-вторых, в Украине литературу всё же поддерживали. Я свою книгу писал 4 года, поддержки у меня не было. Зарабатывал деньги одним и пытался уделить время книге.

“Самое культовое? Хм. Ну да, возможно, мы и претендуем на эту роль”

— Этим калькулятором на столе часто пользуешься?

— Специально купил. Удобно на больших цифрах — удобнее, чем на телефоне. У меня первое образование — экономическое.

У меня же много сопутствующих обязанностей в издательстве. Как администратор я смотрю на дебит-кредит.

Я изначально не хотел грантовой модели для издательства. Но сейчас у нас всё не очень хорошо, так что, может, мы подумаем о какой-нибудь [грантовой] заявке. Думал, белорусский читатель сможет окупить небольшое издательство. Так и произошло — разве что наша работа пока практически не оплачивается. Наверное, еще рано. Но мы ждём, может, она начнёт оплачиваться.

То есть я не плачу себе зарплату в издательстве. Но на “Литрадио” небольшая зарплата у меня есть. Правда, нерегулярная. Я просто вкладываю свои силы в белорусскую литературу и культуру.

Есть пул людей и организаций, которые дают гранты, с которыми я знаком ещё со времен ПЕНа — но их не очень много. Просить финансирования у организаций, которые существуют на средства других стран, печально и не очень прикольно. Не все они разбираются в нашей специфике. Хотелось бы получать собственное финансирование.

— Не хотел пойти более простой дорожкой и более прибыльной? Бахаревича хотя бы печатать, а не молодых авторов? Или крутые переводы мировой литературы?

— Мне кажется, что переводы есть кому издавать. Переводы — отличная штука, и важно, чтобы в белорусском языке существовали переводы, это расширяет корпус литературы. Потому что собственно белорусская литература не так быстро создаётся, как хотелось бы.

У того же Бахаревича нет проблем с изданием, с узнаваемостью. Он состоявшийся… меня ругают за это слово… Но да, он состоявшийся писатель. А мне хочется показывать, что наша литература шире, что это не только несколько имен и переводы. И не только показывать, а и содействовать тому, чтобы белорусская литература расширялась, чтобы количество имен в ней увеличивалось.

Классно писателям, которые смогли вынырнуть из нашего литпроцесса и присоединиться к другому. Ни Алексиевич, ни Саша Филипенко не смогли бы ничего достичь, если бы их “отключили” от других стран. Эти имена не были бы на слуху у белорусов.

Они стали известны за рубежом, и только тогда у нас заговорили — о, какой классный писатель, раз уж кто-то обратил на него внимание, то давайте и мы обратим! Саша Филипенко вернулся в белорусский контекст через Европу, через переводы на многие европейские языки.

Когда книга выходит там [в Европе], для тебя организуют выступления, во время которых ты знакомишься с переводчиком, а потом приходит репортёр из какой-то газеты и пишет про тебя заметку, а потом у тебя заказывают колонку. То есть когда ты попадаешь в этот литературный процесс, ты начинаешь в нем двигаться.

В Беларуси так не происходит. Я сейчас дам это интервью, пара человек его прочитает — но это не приведёт к тому, что какой-то редактор подумает: “Какой классный чувак, закажу у него колонку!” У нас так не работает. А там — работает.

В том числе потому, что там литературный процесс не отделен от государства. Там государство этому процессу не мешает, а поддерживает его. А Беларусь в этом смысле — черная дыра на карте Европы. Взять любую страну вокруг — везде хорошо с этим делом. И даже в России государство поддерживает литературу, а в Беларуси — нет.

— Что ты посчитаешь успехом издательства “Мяне няма”?

— О, это вопрос Игоря Юхневича. Я не очень коммерческий человек, я просто хотел создать издательство.

От разных издателей я в разное время слышал про такой критерий: успех — это когда ты издаешь автора, а его книги за год продаются тиражом в тысячу экземпляров. Тысячу за год мы продали — но пока не одного автора, а всех вместе.

А вообще мы хотим продавать пять тысяч экземпляров и будем считать это успехом. Кажется, есть всего парочка книжек, которые белорусские издательства продали таким тиражом.

— Но это количественный показатель — а качественный? Вы могли бы стать самым культовым белорусским издательством?

— Хм. Ну да, возможно мы и претендуем на эту роль. У нас интересный вкус, не каждое издательство согласится издавать книги, которые издаем мы.