Представляете мир без тюрьмы? Мы попытались — вот что вышло

Вообразите мир без тюрьмы.

Ещё раз.

Переходите к следующему абзацу.

Не получилось не только у вас. Не получилось и у писателей, философов, архитекторов, с которыми мы беседовали в течение месяца. Каждый из них по-разному описывает изменения, которые нужно осуществить в тюрьмах — но никто не может вообразить мир без тюрьмы.

— В обществе всегда будут существовать группы людей, не принимающих правила, по которым живёт это общество, и стремящихся его разрушить, — говорит методолог Андрей Егоров.

В 2020 году тюрьму увидели люди, которые никогда не должны были её увидеть. Сейчас в белорусских тюрьмах сидят наши друзья, и мы хотим изменить пенитенциарную систему ради них. Но будем ли мы готовы реформировать тюрьмы, когда в них окажутся наши враги?

Не хватает эмпатии — может хватить эгоизма

На нарах было вырезано: “ИК-1 — это жопа”. Эту надпись политзаключённый Александр Кабанов увидел во время этапирования через Столин. И она была единственным источником информации про новополоцкую колонию.

Были ещё косвенные сведения: никто из камеры СИЗО не хотел попасть на “единицу”. Иногда Кабанову казалось, что даже администрация других колоний не знает, что происходит в Новополоцке. Когда его перевели в могилёвскую тюрьму, надзиратели спрашивали: а правда, что ИК-1 — это ж…? И когда Кабанов задавал этот же вопрос другим заключённым, никто не отвечал прямо. Все говорили: приедешь — узнаешь.

Кабанов увидел свою первую в жизни тюрьму в 2020 году. Архитектор Антонио Соррентино, который занимается проблемой редизайна итальянских тюрем, — в 2022-м.

— Когда я посмотрел видео, снятое в тюрьме, когда увидел условия, в которых живут люди, я был в шоке. Я не мог себе представить, что в стране, которую называют развитой, в стране, где запрещена смертная казнь, условия могут быть… такими.

Между тюрьмами Италии и Беларуси — пропасть, но Кабанов и Соррентино используют одни и те же слова, чтобы описать пенитенциарную систему в своих странах. Цель тюрьмы в Беларуси и Италии — наказание и возмездие.

Надпись на нарах не обманула, ИК-1 — это ж... Могилёвская тюрьма №4, куда перевели Кабанова, — тоже, но зато в тюрьме, в отличие от колонии, нет проблем с библиотекой.

— Каждый день открывается кормушка, и ты можешь сказать: Иосифович, принеси, пожалуйста, книги. Иосифович ответит: Кабанов, ты меня достал, ты почему так быстро читаешь? И принесёт книги.

В тюремной библиотеке нашлась литература о том, как пенитенциарные системы в других странах пытались преобразовать себя из карательных учреждений в исправительные. В книгах говорилось, что тюрьма должна дать человеку возможность получить образование и профессию. Не ради самого заключённого, а ради общества, в которое он вернётся.

— В этих книгах понятно аргументируется: если человек, выйдя из тюрьмы, сможет обеспечить себя и семью, число рецидивов снизится, — рассказывает Кабанов. — В Норвегии, где в местах лишения свободы создано современное производство, где в человеке не убивают личность, только 14-15% бывших заключённых совершают повторные преступления. Для сравнения: в США около 70% рецидивов. Но многие думают, что преступник должен страдать. Мол, раз он совершил преступление, почему мы должны его кормить, поить и содержать? Так что нужно начать с работы с обществом. И объяснить, что это неправильное отношение к человеку.

Скандинавы уже построили гуманные тюрьмы, даже навели в них “хюгге”. Там нет решёток на окнах, и охранников тоже нет. Это поселение, больше похожее на коммуну, чем на колонию. И в этом поселении люди вместе работают над тем, чтобы больше не совершать преступлений. Если перед обществом стоит задача “исправить” преступника, то такая тюрьма с ней справляется. Но если общество хочет возмездия?

Российский писатель Николай В. Кононов сейчас живёт в Берлине. И говорит, что многие граждане не всегда довольны комфортными условиями в своих тюрьмах.

— Зачастую тюрьмы настолько комфортны, что человек может решить: ну, ограблю, отлично проведу пару лет. Почему нет? Сидишь один, никто тебя не трогает. Потом полчаса играешь в шахматы в общем помещении. И кормят вкусно, ещё и лечат за государственный счёт, что немаловажно в Германии. Многие граждане не всегда от этого в восторге.

Мы, конечно, хотим выпустить из тюрем политзаключённых. Но так ли мы хотим тратиться на улучшение условий содержания для обычных преступников? А захотим ли мы тратиться на тюрьмы, когда (если) в них попадут люди, совершившие преступления против человечности?

Вы удивитесь, но цели уголовной ответственности прописаны в статье 44 Уголовного кодекса — и возмездия среди них нет:

Уголовная ответственность имеет целью исправление лица, совершившего преступление, и предупреждение совершения новых преступлений как осужденным, так и другими лицами.

Уголовная ответственность призвана способствовать восстановлению социальной справедливости. Осуждение лица, совершившего преступление, является основанием для взыскания с него как имущественного ущерба, дохода, полученного преступным путем, так и материального возмещения морального вреда.

Видимо, администрация колонии и тюрьмы, в которых сидел Кабанов, не добралась до тюремной библиотеки. В белорусской ИК-1 можно выучиться только на каменщика или сварщика. Заключённые не особо верят, что такое образование сможет их прокормить в новой жизни, но возможность получить даже его нужно выпросить. Кому разрешить учиться, а кому — нет, решает администрация. Потому что если ты учишься — значит, тебя нужно снять с промзоны. По меркам администрации — роскошь.

— А администрация — это в основном неадекватные люди, которые говорят на языке блатных и ведут себя так же, — вспоминает Кабанов.

И так как никаких навыков, которые можно было бы использовать на свободе, заключённые не получают, они ещё до освобождения думают о том, как использовать те навыки, которые у них уже есть.

Видимо, администрация колонии и тюрьмы, в которых сидел Кабанов, не добралась до тюремной библиотеки. В белорусской ИК-1 можно выучиться только на каменщика или сварщика. Заключённые не особо верят, что такое образование сможет их прокормить в новой жизни, но возможность получить даже его нужно выпросить. Кому разрешить учиться, а кому — нет, решает администрация. Потому что если ты учишься — значит, тебя нужно снять с промзоны. По меркам администрации — роскошь.

— А администрация — это в основном неадекватные люди, которые говорят на языке блатных и ведут себя так же, — вспоминает Кабанов.

И так как никаких навыков, которые можно было бы использовать на свободе, заключённые не получают, они ещё до освобождения думают о том, как использовать те навыки, которые у них уже есть.

— Многие, ещё не освободившись, уже сколачивают будущие преступные группировки. У меня на глазах ребята, которые занимались “закладками”, обсуждали, почему попались — и как сделать так, чтобы больше не попадаться. Они понимают, что таких денег им больше нигде не заработать. А никаких альтернатив в исправительной колонии им не предлагают, потому что исправительная колония в Беларуси не исправляет, — рассказывает Кабанов. — Расчёт такой: от нового преступления человека должен удерживать только страх перед возвращением в колонию.

Если у общества не хватает эмпатии, чтобы изменить условия жизни людей в тюрьмах, пусть общество поищет в себе эгоизм, предлагает итальянский архитектор Антонио Соррентино.

— Если цель тюрьмы — наказать за преступление, то эта тюрьма не имеет ценности для общества. Нам нужно перестать воспринимать тюрьму как институт наказания и возмездия, а подумать о ней как о месте, где люди проходят реабилитацию. Нужно понять: заключённые не останутся в тюрьме навсегда. Однажды они выйдут, и часто, возвращаясь из современных тюрем в общество, эти люди проявляют большую агрессию, чем до того, как попали в тюрьму.

Поэтому думайте эгоистично: изменяя тюрьмы, мы изменяем и собственную жизнь. Во-первых, потому, что в тюрьму не всегда попадают “плохие люди” — туда попадают и хорошие люди, как следует из белорусского опыта. Во-вторых, потому, что тюрьма в существующем виде только усугубляет ментальные проблемы.

Если у заключённых будет возможность пересоздать себя в тюрьме, изменить в том числе экономическую сторону своей жизни, общество выиграет от этого. Ведь многие совершили первое преступление не потому, что хотели нарушить закон, а потому, что экономические условия принудили их к этому. Я не оправдываю преступников — я просто предлагаю подумать об этом. Подумать о том, как изменить концепцию тюрьмы.

Мы попросили Антонио Соррентино описать тюрьму, которую он хотел бы построить. И он начал с выбора места. Не только в Беларуси, но и во многих странах Европы тюрьмы вынесены за пределы города. Соррентино предлагает строить “как в Римской империи”: тюрьма должна находиться в центре. Потому что именно с “невидимости” начинается изоляция.

В белорусских тюрьмах эта изоляция доведена до предела — режим инкоммуникадо. В день, когда мы публикуем этот текст, политзаключённый Николай Статкевич не выходит на связь с семьей 540 дней. Но и в “цивилизованных” тюрьмах заключённые живут в изоляции и теряют контакты и с семьёй, и с обществом.

— А тюрьма должна включать отношения: с людьми внутри тюрьмы (персоналом, другими заключёнными), с людьми снаружи. Тюрьма должна строить мост между обществом, городом и заключёнными.

А с точки зрения архитектуры тюрьма должна напоминать скорее отель или реабилитационный центр, а не птичью клетку. Ведь пространство может сильнейшим образом влиять на нас. Например, один из негативных эффектов современного дизайна тюрем — мисофония. Она вызвана плохими акустическими свойствами материалов, используемыми в дизайне. Это усиливает у заключённых агрессию и чувство дезориентации.

Если у общества есть свободные деньги, есть смысл потратить их на редизайн тюрем. Но некоторые элементы можно изменить и без больших вложений. Cвет, материалы внутренней отделки, организацию пространства — это значительно улучшит быт заключённых.

Наше отношение к наказанию всё же меняется, и современная тюрьма — продукт нового времени и эпохи модерна. Раньше были не колонии, а каторги, одиночные заключения, а ещё — смертная казнь. Только недавно человеческое тело перестало быть главной мишенью пенитенциарной системы.

— Но с тюремной системой, которая была построена в ХХ веке, невозможно ничего сделать “по-быстрому”. Она удобна государственной власти, и она превратилась в бизнес, как в США, или в теневой бизнес, как в России, — говорит Кононов. — Но что будет с тюрьмой спустя сто лет? Думаю, новым наказанием может стать исключённость. Речь не об отчуждении людей от сообщества или друг от друга, не о том, чтобы сделать преступника изгоем. Речь, скорее, об остракизме в классическом смысле этого слова. Том остракизме, когда тебя выводят за рамки собрания, лишают права влиять на процессы — но не бросают в темницу.

Да, как в Афинах. Там “подвергнуть остракизму” означало выразить недоверие кому-то из горожан и лишить его права участвовать в собраниях, заниматься городскими вопросами. Человек продолжал жить в городе, но был исключён из принятия решений — и от этого факта ему было плохо. Мне кажется, что в желаемом будущем всё должно снова прийти к этому.

Упразднить — не значит сжечь

Примерно так уже сейчас живут анархисты. Они не звонят в полицию. Когда в комьюнити возникает конфликт, сообщество старается запустить процесс восстановления гармонии и доверия, потому что нарушение общепринятых правил затронет всех. Если анархисты решают, что больше не могут жить в одном обществе с человеком, они просят его уйти.

Несколько лет назад ещё в Беларуси Лера Хотина читала лекции о либертарном правосудии — и о том, как избавиться от института тюрьмы. О коктейлях Молотова на тех лекциях не говорили — разрушить тюрьму сложнее.

— Тюрьма — это продукт определенных социальных отношений. И избавиться от нее можно только в корне поменяв отношения между людьми. Как появилась тюрьма? Считается общепринятым, что есть закон — и есть люди, которые преступают закон. Но кто решает, кого назвать преступником? Может ли обычный человек повлиять на законотворчество? Или закон нам спускают сверху и говорят: мы приняли такое-то решение, теперь вы или соблюдаете наш закон — или становитесь преступниками.

В школе анархизма мы анализировали, что государство называет преступлениями. Взглянув на уголовный кодекс любой страны, вы увидите, что в нём две трети — это экономические преступления. И ещё одна большая часть статей уголовных кодексов направлена на защиту самого государства.

Да, конечно, часть статей направлена на защиту граждан от насилия, от сексуального насилия — но если посмотреть на статистику, то окажется, что эти преступления составляют около 10% от общего количества действий, за которые наказывают.

Статистика МВД:
В Беларуси число тяжких насильственных преступлений составляет около 5% от всех совершённых правонарушений.

То есть большинство преступлений — это следствие неравенства, которое проявляется в том, что люди хотят красть друг у друга, получать определённый статус, хотят идти по головам друг друга. Способствует этому в нашем понимании не только само государство, но и капитализм.

И тогда мы задаёмся еще одним вопросом: как изменить наши отношения так, чтобы люди не хотели красть друг у друга, чтобы люди не хотели улучшать своё положение за счёт других? Наш ответ — отношения должны предполагать больше коллективности и взаимозависимости.

Лера уверена, что общество, в котором система отношений выстроена таким образом, что тюрьма ему не нужна, — не утопия. Лера также уверена, что не застанет времени, когда общество полностью трансформируется. Потому что знает, что теорию анархизма сложно реализовать на практике.

Несколько лет назад участник антифашистского движения, белорус Д., переехал в Варшаву и поселился в анархистском сквоте “Сирена” — но не нашёл общего языка с другими жителями сквота. Сквот “Сирена” был политической площадкой, а не просто “свободной комнатой” — но этой частью его жизни Д. слабо интересовался и не пытался глубоко разобраться в политических вопросах сожительства. Когда конфликт с коллективом сквота стал серьёзнее, в руках у Д. появился нож.

— Коллектив сквота предпринял много попыток медиации, чтобы наладить контакт с Д., — вспоминает Лера. — Они пытались договориться, пытались объяснить, что это не окей — угрожать соседям ножом. Что не окей, когда люди боятся сталкиваться с тобой в коридорах. Но Д. отказывался идти на контакт и не хотел участвовать в медиациях. Человек просто паразитировал на жилищном проекте сквота.

У анархистского коллектива есть правила. И в правилах в том числе оговаривается, как происходит принятие в коллектив — и исключение из него.

Когда в руках у Д. появился нож, коллектив сквота не обращался в полицию. В качестве последней меры анархисты решили исключить белоруса из проекта. И коллектив постановил: члены сообщества больше не чувствуют себя в безопасности в присутствии Д. и хотят его выселить.

Белорусу дали месяц на то, чтобы он нашел себе новое место жительства. Ему готовы были помочь с поиском жилья, с деньгами — но оставаться в сквоте он не мог. Д. также предложили поучаствовать в восстановительном процессе после выселения, и если бы он завершился успешно, ему позволили бы вернуться в коллектив.

— Попытка выселения, таким образом, была не наказанием, а необходимостью обеспечить безопасность другим участникам, — объясняет Лера.

Когда анархисты говорят, что хотят разрушить тюрьму, это значит, что они хотят построить такое общество, которому тюрьма не понадобится.

— Ведь что такое тюрьма? Результат социальных отношений, — объясняет нам Лера. — Точнее, это конец социального контракта, когда люди оказываются исключены из социальных отношений. Мы хотим работать не только с этим конечным результатом. Мы хотим работать с отношениями.

Анархисты считают: если как можно больше людей включить в процесс принятия решений, которые напрямую влияют на их жизнь, если люди будут активнее взаимодействовать друг с другом на низовом уровне, то они начнут больше уважать друг друга. Если они будут встречаться на собраниях, если будут участвовать в жизни друг друга, они перестанут красть друг у друга велосипеды и хвататься за нож в конфликтной ситуации.

— Мы распространяем анархистские практики не только чтобы разрушить тюрьму. Мы продвигаем практики коллективного действия на самом низовом уровне, практики солидарности, равенства, плюрализма. А это, мы считаем, станет способом решить также и другие проблемы, которые есть у общества.

И тюрьма просто не понадобится

Чем закончилась история с Д.? Он собрал несколько десятков сторонников в соседнем сквоте — и пошёл на “Сирену”. Теперь у него и его сторонников был не только нож — были бутылки, камни и петарды. Часть коллектива вынуждена была бежать. С тех пор они не возвращались в сквот “Сирена”, а сам сквот перестал существовать как политическая площадка.

— Да, для нас это был вызов. Теории решения такого типа конфликтов прописаны, но они предусматривают, что вторая сторона должна быть готова идти навстречу и участвовать в процессах. То есть приходить на встречи, высказывать, что у неё на душе, — и выслушивать, что думает коллектив.

Мы не пытаемся назначить одного преступника. Мы понимаем, что если Д. чувствовал себя настолько исключённым из политической жизни проекта, то это в том числе и проблема коллектива. Это означает, что если не изменится обстановка внутри коллектива, то выселение Д. мало что исправит — будут другие Д., которые будут творить дичь. Для нас это урок о том, как выходить из конфликтов. И да, мы признаём, что движение столкнулось с вызовом. Что это вопрос к нам: почему мы принимаем в свой коллектив людей, чьи взгляды не коррелируют с нашими.

Д. какое-то время еще жил в сквоте “Сирена”. Основная часть коллектива сквота площадку покинула.

В этот момент где-то вздохнули тысячи белорусских эмигрантов, которые тоже не смогли справиться с “человеком с ножом” и уехали из Беларуси. Нет, конечно, мы не сравниваем захват сквота с захватом страны, но видим определенное сходство в модели поведения. Только что дальше? Целая нация едва ли сможет себе позволить просто “засквотировать” новый кусок земли.

(Не то чтобы не пытались — на площадке “Новая Беларусь” даже питчили идею купить кусочек земли у поляков и там отстроить страну заново, но оказалось, что это немножко нарушает нормы международного права.)

— Конечным этапом переходного периода, переходной справедливости, когда жертвы возвращают свои права, является примирение общества, — говорит Андрей Егоров. — Это главное, чего нужно достичь, чтобы общество устойчиво существовало. И примирение, которое сделает возможным сосуществование в одном обществе, — задача для всех белорусов. Мы не сможем просто изолировать часть людей и построить для них отдельные города-тюрьмы — нам нужно будет жить в одной стране.

“Тебя могут просто заблокировать”: социальный рейтинг как альтернатива тюрьме?

Если институт репутации “оцифровать” и дать ключи от него государству, получится система социального рейтинга. Если у тебя низкий социальный рейтинг, ты не найдёшь работу, не купишь жильё в нормальном районе — ты даже из города не сможешь выехать. Нужна ли при такой системе ещё и физическая тюрьма?

Белоруска Елизавета живёт в Китае и рассказывает нам, что здешняя система социального рейтинга действительно удерживает более-менее законопослушных граждан от административных нарушений. Но может ли она полностью заменить тюрьмы? Как вообще работает эта система?

— Вы представляете социальный рейтинг как единую систему. И этим всё упрощаете. Мол, вот есть у человека личное дело, а там рейтинг. Ничего подобного. Я опросила 10 китайцев, в том числе журналистов. Они понятия не имеют, какой у них личный рейтинг. Потому что это понятие сборное, — объясняет Елизавета.

Главная составляющая “социального рейтинга” — criminal records. Незаконная деятельность, нарушение правил дорожного движения, неуплата долгов. Если тебя за что-то судят, это точно повлияет не только на твою дальнейшую жизнь, но и на жизнь твоих детей.

— Например, моего знакомого лишили прав за вождение в нетрезвом виде. За повторное нарушение могут лишить водительских прав пожизненно, и машину в аренду не возьмешь. В будущем его дочь не сможет устроиться на работу в Народно-освободительную армию Китая и занимать руководящие должности на госслужбе. Если нарушения у родителей посерьезнее, ребёнка могут не принять в престижные учебные заведения.

Долги тоже повлияют на ваш рейтинг. Не заплатил кому-то за работу, не выплатил алименты, не помогаешь престарелым родителям, не вернул кредит, использовал страховку сверх лимита и не оплатил — всё это учтут.

— Если суд постановил выплатить, а ты этого не сделал, то тебя заблокируют. Ты не сможешь купить билеты на самолёт и поезд, забронировать отель, арендовать недвижимость, получить кредиты. Это действительно очень эффективно. Буквально недавно компания, в которой я работаю, выиграла суд у другой компании. Они должны были выплатить долг, но не сделали этого вовремя. Главу этой компании тут же внесли в чёрный список. Он просто не мог выехать никуда из своего города. Это вынудило его всё выплатить очень быстро.

То есть в Китае несколько социальных рейтингов. Собственной базой пользуются банки, отдельная база у приложения, где фиксируется, оплатили ли вы товар. Юридическая база тоже отдельная.

— Если тебя поймают на мошенничестве, то в будущем точно будут проблемы с устройством на работу и получением госсубсидий. Но и в Беларуси тоже могут по статье уволить, и точно так же будут проблемы с устройством на работу. Разница в том, что в Китае всё автоматизировано. Ты без ID ничего не купишь и никуда не зайдёшь. Все вопросы решаются через приложения. Поэтому тебя очень легко заблокировать. Нарушил что-то, раз — и ты в чёрном списке. Тебя могут просто отключить. Но ты реально должен грубо нарушить правила (и зачастую неоднократно).

А ещё могут заблокировать соцсети, если решат, что ты распространяешь ложную информацию или слухи. В приложении WeChat вся жизнь китайца. В нём хранятся все контакты (в том числе рабочие), это одновременно и соцсеть, и электронный кошелёк, даже QR-код для оплаты проезда хранится в этом приложении.

— Но не думаю, что эта система снижает преступность и сдерживает уголовников. К преступникам применяются другие меры наказания — это заключение под стражу и даже смертная казнь. Это другой уровень. И если человек не боится тюрьмы, разве его сдержит какой-то рейтинг?

Да, не платишь алименты — не сможешь поехать куда-то. Да, повредил арендную машину и не оплатил — больше не сможешь взять машину в аренду. Превысил лимит медицинской страховки — не сможешь купить страховку на следующий год.

Но уверена, что никакой социальный рейтинг не станет альтернативой тюрьме. Хоть он и может удерживать от определенных провинностей.

Фудкорт и футбол во дворике “американки”

Когда мы заканчивали работу над этим текстом, наша коллега прислала “кружочек” из Вильнюса:

— Сейчас буду смотреть футбол на территории Лукишской тюрьмы. Показать?

Показывает.

Через Лукишки прошли оппоненты царской России, Советского Союза, Польской Республики, оккупационных немецких властей. Теперь сюда можно прийти на экскурсию, погулять по камерам или присесть на фудкорте в тюремном дворике.

В июне по периметру дворика расставили палатки с пивными кранами, а на больших экранах транслировали Евро. В следующем “кружочке” коллега рассказывала, что хорошо провела время — сто лет назад едва ли кто-то мог сказать то же о Лукишках.

В 2020 году белорусы фантазировали, как так же однажды исчезнет “американка”. А одну из башен КГБ можно будет отдать под музей протестного плаката. Но сможем ли мы, переделав “американку” в музей, не построить новую “американку”?

Лера Хотина не верит, что белорусы справятся на данном этапе — скорее всего, мы воспроизведём тот единственный вид отношений в обществе, который видели и который нам понятен. Так же, как протест, который начался с низовых связей, нарастил на себя структуры в виде “офисов и кабинетов” — просто потому, что других структур мы не видели.

— Появление структур власти можно объяснить тем, как функционирует большая политика во всем мире, а не только процессами внутри белорусского общества. Чтобы получить поддержку другого государства, чтобы другая власть с тобой считалась, ты обязан попытаться выйти на тот же уровень. Ты должен стать такой же системой и только тогда заслужишь авторитет в глазах правительства, лишь тогда в тебе увидят субъект, согласно логике государств.

Президент европейской страны не будет встречаться со мной, низовой активисткой Лерой Хотиной. Президент будет встречаться с людьми его уровня, с людьми, которые будут продвигать такую же систему в Беларуси будущего. Систему, которая ему понятна. То есть государство будет говорить только с другим государством.

Что будет с тюрьмой в новой Беларуси? Мы думаем, что на этом уровне развития нашей ментальности белорусы не будут решать, какими будут тюрьмы. Есть множество людей, которые перебежали из старых структур — из ГУБАЗиКа, из милиции, из МИД, — и теперь воспроизводят здесь те же структуры, которые знают. И говорят: давайте сделаем то же самое, но по-новому.

При этом низовых активистов в этот процесс не вовлекают. Мы не видели ни одной открытой дискуссии, где представители разных сообществ могли бы разработать будущую правовую рамку для Беларуси. Можем ли мы на неё повлиять? Вряд ли. Мы сможем на неё повлиять только новыми протестами в новой Беларуси.

Так что я думаю, что тюрьма останется, потому что белорусы не переосмыслили до конца проблему института тюрьмы. Не переосмыслили тюрьму таким образом, чтобы понять, что она — зло. Пока что они поняли только, что их друзей-протестующих незаконно наказали. И это тоже прогресс — но недостаточный для того, чтобы изменить отношения внутри общества.

Но те факты, что в 2020 году белорусы демонстрировали способность к самоорганизации и взаимоуважению, а также слова бывших политзеков о человечности и справедливости для всех категорий заключённых дают надежду на то, что белорусское общество когда-нибудь трансформируется настолько, что тюрьма ему будет не нужна. Но действовать в этом направлении необходимо уже сейчас.

А возможно ли вообще отказаться не только от пенитенциарной системы, но и от судов? Может, христианская заповедь “Не суди” — это не только моральная установка, но и социальная программа? Мы спросили об этом белорусского священника, автора YouTube-канала “Батюшка ответит” Александра Кухту.

— Традиционное христианство выстраивает заповеди по иерархии. Первая и главная заповедь христианства — заповедь любви. К себе, к окружающим и к Богу. А всё остальное — это “костыли”, которыми мы пользуемся, когда забываем, что значит любить ближних. И заповедь “Не суди” — это тоже “костыль”, которым можно и нужно пользоваться, когда мы по какой-то причине не можем любить человека.

Конечно, всем христианам хотелось бы жить в мире, где все друг друга любят, где все люди прекрасны. В таком мире нет законов, потому что нет необходимости их создавать, и преступлений нет. Но, к сожалению, наше общество хронически больно и не способно так жить. Мы все немного несовершенны, и “костыли” нам нужны. А там, где нужны костыли, нужны и институты, и инструменты, с помощью которых мы будем следить за соблюдением правил нашего общества.

Кстати, о любви и эмпатии. Несколько лет заключения можно сократить до нескольких минут, если дать преступнику возможность почувствовать эмоции, которые испытывала его жертва. Для этого в тюрьмах будущего заключённым будут имплантировать сгенерированные искусственным интеллектом воспоминания. Интенсивность и тип воспоминаний будут регулироваться в зависимости от тяжести преступления.

Это фантазия блогера Хашем Аль-Гаили из Йемена. Он позиционирует себя как режиссёр и популяризатор науки и создаёт небольшие видеоролики, используя технологии искусственного интеллекта. У его соцсетей больше 35 миллионов подписчиков. Недавно там было опубликовано видео про тюрьму будущего, в которой годы заключения можно заменить “принудительной эмпатией”.

Но да, похоже на новый вид пыток, а не на новую тюрьму. К тому же нужно быть пессимистом, чтобы думать, что чипирование начнётся раньше строительства новой Беларуси. Так что нужны и другие варианты.

Ладно.

Ещё раз попробуйте представить мир без тюрьмы.

И мы тоже попробуем.