“Быстрее всего распался йод. Но ещё быстрее распалась справедливость”

В 1986 году Иван Витковский работал электриком на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС — именно там, где в ночь на 26 апреля произошёл взрыв. После аварии Иван стал ликвидатором, за несколько месяцев потерял здоровье, был на краю, но сумел выжить.

"Я все могу стерпеть, — говорит он, — но что у меня забрали право называться ликвидатором — что я сейчас уже не ликвидатор, а просто пострадавший — вот этого стерпеть не могу". В интервью Еврорадио Иван Витковский рассказал о первых часах после аварии, "СПИДе Чернобыльского типа", оцепенении после критической дозы радиации и жизнь в сегодняшней Наровле.

Еврорадио: Иван, как ваше здоровье?

Иван Витковский: Сейчас сносно, немножко стабилизиравалось. Я время от времени прохожу курсы лечения, потому что я уже знаю, что лечить, как лечить. Это немного помогает. Так снова и снова.

Еврорадио: Сколько вам сейчас лет?

Иван Витковский: 58.

Еврорадио: А сколько было, когда произошла авария?

Иван Витковский: 26 лет было. Я жил в Припяти.

"Около "горбатого моста" видна станция. Пламя было то желтоватое, то синеватое"

Еврорадио: Авария произошла в ночь на 26 апреля. Где вы были в тот момент?

Иван Витковский: Не помню, чтобы я от взрыва проснулся... Только утром. Я был со своим маленьким сыном, тогда ему было полтора года, мы были в квартире в Припяти.

Еврорадио: А какое расстояние от Припяти до станции?

Иван Витковский: Примерно километра три, если брать через город. А если по железной дороге, то полтора километра.

Еврорадио: То есть, взрыв вы проспали?

Иван Витковский: Я проснулся утром и ничего подозрительного не заметил. Поднялся, потому что надо было малого везти к родителям в деревню, картофель сажать, поэтому я хотел купить билеты. Но у меня это не получилось. Жена со своими братьями в пятницу села на мотоцикл и поехала. К теще ехать всего 18 км.

Еврорадио: Почему не удалось купить билет?

Иван Витковский: Утром, пока малыш спал, я решил пойти на автостанцию ​​и купить билет. Выхожду со двора, на перекрестках, почти на всех, стояли военные и милиция. Я пришел на автостанцию, автобусов уже немного было, но билеты никто не продавал, никто никуда не ехал. Я начал спрашивать, в чем дело, но уже сам видел, что что-то горит на станции. Около "горбатого моста" видна станция. Пламя было то желтоватое, то синеватое.

"Никто никуда не ехал. Мы ждали. Заняться было нечем, мой малыш в песочке ковырялся"

Еврорадио: Вы в принципе не знали, что произошло?

Иван Витковский: О взрыве никто не говорил, мы ещё до воскресенья не знали, что произошло. А тогда это была суббота. Я мог поверить, что что-то горит, но в то, что взорвался блок, я не мог поверить ни при каких обстоятельствах.

Еврорадио: А почему вы так считали?

Иван Витковский: Потому что там много защиты стояло.

Еврорадио: Вы верили, что это настолько современные технологии, что они не могут дать сбой ни при каких обстоятельствах?

Иван Витковский: Ну, не то, чтобы я верил в технологии, блок может и не такой совершенный был. Но те, кто его готовил, они же задумывали, чтобы он был безопасен.

Председатель Белорусской партии "Зеленые" Анастасия Дорофеева родилась в Мозыре (Гомельская область). 38 местечек Мозырского района до сих пор находятся в зоне радиоактивного загрязнения, но сам райцентр в нее не попал.

"Мой отец был военным, поэтому на момент аварии моя семья жила в Воронеже. Но я помню, что мне бабушка рассказывала, когда уже появилась первая информация в газетах. Она говорила, что там, где был большой огонь, погибло много людей, но я тогда не очень понимала, как это, — рассказывает Еврорадио Анастасия Дорофеева. — А мои родители потом вернулись обратно в Мозырь. Я в первый класс пошла в Мозыре. Они не знали о масштабах той аварии. И очень удивлялись тогда, когда начали обращать внимание на мелочи. Я помню, мама говорила: "Что это такое, сметана только для взрослых!". Им немного говорили, что надо делать или не делать с детьми. Некоторые даже пили йод, разбавляли водой. То есть информации не было, все было на самонадеянности ".

Еврорадио: А когда вы узнали о взрыве на четвертом энергоблоке?

Иван Витковский: В воскресенье. Радио молчало. В город никого не пускали. Один мой шурин бросил мотоцикл, пришел пешком, нашел меня с малышом. Мы встретили нашего начальника, спросили у него, что случилось, потому что мы работники станции, а он ответил: "Ребята, я сам ничего не знаю, был взрыв". Тут мой шурин говорит: "Ну как это блок мог взорваться? Я не верю". Там не менее, так было. Начальник говорил разбегаться кто куда. А в двенадцать часов объявили, что в связи с аварией будет эвакуация. Объявили людям, чтобы собирали вещи, только самое необходимое, и уже начали погружать в автобусы. Мы на автобусах не поехали, потому что они в основном в сторону Украины ехали, а нам надо было в сторону Беларуси, поэтому мы пошли пешком туда к мотоциклу, сели и поехали. Собиралась, конечно, картофель сажать, но сажали или нет — этого я уже не помню. Знаю только, что шурин еще кустарник рубил, чтобы больший кусок земли захватить. Вот так было.

Еврорадио: То есть вы ещё в воскресенье не представляли масштаба, что нужно бежать как можно дальше?

Иван Витковский: Нет, никто ничего не говорил. Мы представляли, что доля радиации может быть повышена в сто раз, но мы же не знали, что она там не в тысячи, а в миллионы раз может быть увеличена.

"СПИД Чернобыльского типа" — это мой самый справедливый диагноз"

Еврорадио: Иван, давайте вернемся к тем дням после аварии. Как физически осмысливалось радиация? Что болит: голова, кожа, или с желудком проблемы?

Иван Витковский: Я считаю, что если малая доза облучения, то человек может даже не замечать. А если большая доза, то возникает неоправданная усталость, будто ты ватный. У меня, например, голова болела так, что можно было просто сойти с ума. Это сильнее зубной боли. И было головокружение. Когда я работал на четвертом блоке и попадал в сильно грязные помещения, особенно если не успевал что-то сделать, чувствовалось, что мозги начинали "плыть". Ты уже не контролируешь оборудование. Это какое-то оцепенение, но такое неосознанное. Равнодушие. Это же на клеточном уровне изменения начинаются. Видимо, какие-то обменные процессы начинают нарушаться. Мне поставили диагноз: органическое поражение головного мозга.

"Быстрее всего распался йод. Но ещё быстрее распалась справедливость"

Еврорадио: Скажите, Иван, где вы сейчас живете?

Иван Витковский: Сейчас я живу в Наровле.

Еврорадио: Вы остались там, где родились, недалеко от станции?

Иван Витковский: Нет, я пожил в Киеве. До взрыва я работал в Припяти на четвёртом блоке 2 года, а после аварии, когда все разбежались и не знали, куда приткнуться, начал искать работу. Сначала попал в Полесский штаб ликвидации аварии, а потом, когда некоторое время побыл там, дали квартиру в Киеве. Я там пожил, а потом вернулся к родителям. Так и живу в Наровле.

Еврорадио: Как вы считаете, сейчас там жить безопасно?

Иван Витковский: Ну, понимаете, если бы у нас были хорошие зарплаты в Наровле, и можно было бы обходится без "подножного корма", так скажем, то может еще кое-как. Но мы живем бедно. Тот, у кого огородик есть, питается своей картошкой, другими овощами, а это уже не внешнее облучение. Это же не то, что я гамма-облучение получил. И как я могу сегодня с уверенностью говорить, безопасно это или нет? Это же не разовая большая доза облучения... А как действуют малые дозы, которые там накапливаются?

Еврорадио: Мы переходим от времен аварии к настоящему времени. Что за эти 30 лет распалась больше: цезий, ваше здоровье или льготы ликвидаторов, которые у них были, и которых почти не осталось?

Иван Витковский: Быстрее всего распался йод. Но в первую очередь распалась справедливость. За те льготы, которые у меня были, я мог два раза в год в санатории оздоровиться, потом — один раз в год, а потом санатории вообще отпали. Потом отпал проезд в городском транспорте, потом — льготы на лекарства, на коммунальные услуги.

Еврорадио: А какие льготы у вас сейчас вообще остались?

Иван Витковский: Я не знаю, какие льготы у меня есть. Я, инвалид Чернобыля третьей группы, не пользуюсь абсолютно ни одной льготой. Статус того, что ты ликвидатор, тебе ничего не дает. Мне сейчас в шутку говорят: "А поступление в вузы?". Тогда я отвечаю: "Ох, я так счастлив, что у меня такая льгота есть".

Еврорадио: Какие льготы вам больше всего нужны?

Иван Витковский: Мне нужно, чтобы мне вернули имя. Пока я был ликвидатором, я на те льготы не очень обращал внимание, особенно на лекарства, пока помогали американцы. Теперь льготы на лекарства для меня актуальны. Что меня тогда с того света вытащило? Те порошочки с витаминчиками, японские и швейцарские лекарства! А потом все платно стало, и все льготы закончились. Я все могу стерпеть, но что у меня забрали право называться ликвидатором — что я сейчас уже не ликвидатор, а просто пострадавший — вот этого стерпеть не могу. Но, думаю, тех льгот мне уже никто не вернёт.

Безопасно ли жить на территориях, которые в первые дни после взрыва на ЧАЭС были загрязнены радиацией? На вопросы Еврорадио ответила председатель Белорусской партии "Зеленые" Анастасия Дорофеева:

Еврорадио: То есть в том регионе к традиционным рискованным профессиям, таким как пожарные, милиционеры, добавляются еще и абсолютно мирные, такие как трактористы, просто потому, что они проводят много времени на земле?

Анастасия Дорофеева: Да, те, кто вдыхает много пыли. Самая большая проблема Чернобыльских регионов — в изучении того, что там происходит: соответствующем мониторинге, соответствующем врачебном скрининге и изучении состояния здоровья людей. Я считаю, что этого не ведется фактически. Поколение ученых, которые занимались этими проблемами, уже уходит. Вот в прошлом году умер академик Яблоков, который создал основательную работу о том, как защитить население на этих территориях. И там есть ряд шагов, и мы об этом говорим.

Есть ряд шагов, как снизить эти риски. Конечно, "зачистить" эту огромную территорию невозможно, но возможно сделать жизнь безопаснее. Меры по сельскому хозяйству, рекомендации по мониторингу состояния накопления радиации, особенно у детей. И можно предпринимать некоторые медицинские меры, как снизить это, но этого не делается. Также покойный Нестеренко, который пропагандировал работу с чернобыльскими детьми. А нового поколения ученых нет, никаких госпрограмм нет. Мы можем апеллировать только к тем материалам, которые у нас есть сейчас. Нас просят показать статистику и привести доказательства, но её нет, эту информацию никто не собирает. И это большая проблема.