Белый цвет кожи не спасёт: белоруска, живущая во Франции, о проблемах мигрантов
Белоруска Светлана [имя изменено] живёт на юге Франции. Когда она зашла на сайт Amazon, алгоритмы предположили, что она заинтересуется одной из самых популярных во Франции книг. Автор — Эрик Земмур. Потенциальный кандидат в президенты. Правый политик.
Книга Эрика Земмура — это “Mein Kampf”. Только на французском и без призыва убивать, поясняет для нас Светлана. Эта книга преследует её всюду — в онлайн-магазинах, в супермаркетах с книжными отделами. От того, что Земмур планирует стать кандидатом в президенты, ей страшно.
Этой историей мы начинаем серию интервью “Страх и ненависть”, в которых разные люди расскажут нам о своих взглядах на толерантность и миграционный кризис.
“ВКонтакте” есть группы, в которых французы мечтают переехать в Восточную Европу
— Земмур — радикальный расист. Он категорически против мигрантов, он демонизирует мусульман. И сейчас он участвует в президентских выборах во Франции — и он более радикален, чем Ле Пен, которую здесь все боялись.
Французы не толерантны. Люди вообще не толерантны. Даже те меры, которые принимаются в Европе, в США, меры, призванные сгладить конфликтность, — дают сбой. Несмотря на то, что расизм, ксенофобия запрещены и вытесняются из официального дискурса, неприязнь прорывается в разговорах на кухне, в закрытых группах в фейсбуке, на ютуб-каналах, созданных анонимными авторами, в группировках правых сил, которые сейчас во Франции растут как грибы.
Политики, социологи, культурологи приложили огромные усилия для развития дискурса толерантности, равных возможностей. Но этот дискурс существует только на бумаге. Как только мы спускаемся на уровень бытовых взаимодействий, мы сталкиваемся с крайней нетолерантностью.
Ежедневной ненависти к мигрантам здесь куда больше, чем в белорусских интернет-сообществах на этой неделе. Разница только в том, что белорус излагает эту ненависть под своим именем. А француз стесняется заявлять о своих предпочтениях публично.
Публично они заиньки. Но чуть только ты входишь в доверие, они рассказывают о том, что у них есть закрытая группа “ВКонтакте”, где они могут обсудить свои взгляды. Потому что в отличие от фейсбука там не банят такой контент. Представьте: “ВКонтакте” есть закрытая группа французов, которые мечтают переехать в Восточную Европу, потому что там нет арабов и чернокожих людей.
Журналисты в европейских медиа — осознанно или нет — фактически ставят знак равенства между терроризмом и миграцией. Негативные черты конкретных людей экстраполируются на всю нацию. И вы не представляете, какие комментарии писали французы под новостями об отрезанной голове учителя.
Но зло не имеет национальности. Когда мне напоминают про отрезанную голову учителя, пытаясь доказать, что все иностранцы плохие, я привожу контраргумент. Недалеко от моего дома французский военный, напившись, отрезал голову бездомному и выбросил её из окна в картонной коробке.
“Комментаторы не знают, что такое не понимать лепет своего ребёнка”
Расскажу о своих повседневных взаимодействиях с чиновниками в небольших городках. Если ты говоришь на французском с акцентом, сталкиваешься с тем, что твою заявку обрабатывают дольше, чем просьбу местного жителя.
Белорусы, которые в комментариях осуждают мигрантов из Ирака, скорее всего, не имели опыта эмиграции.
Они не знают, что это: оказаться в стране, в которой ты полностью беспомощен. В стране, в которой у тебя нет даже языка как ключика к открытию новой культуры. Не понимают, что такое оказаться в месте, где ты не знаешь, как называется банкомат, — то есть не можешь даже спросить, где он. Они не понимают, что значит не понимать, как пользоваться кранами: они открываются по-другому. Тебе 30 лет, а чувствуешь себя младшим школьником. И спросить стесняешься, ведь твоя проблема идиотская и тебе стыдно в этом признаться.
Моя дочь — француженка, несмотря на усилия говорить с ней на русском языке, она говорит только по-французски. Иногда возникает лёгкое непонимание: она задаёт мне вопрос на своём детском французском языке. Мне сложно её понять. Коренному французу легче. И мне иногда бывает очень неловко: я не до конца понимаю свою дочь. Белорусы, которые пишут, что мигранты лезут за сладкой жизнью, не проживали таких моментов. Они не знают, что такое не понимать лепет своего ребёнка.
Дискриминация? Но ведь ты белый!
Белый цвет кожи для мигрантов ситуацию только усложняет. Когда с тобой ведут себя некорректно, тебе сложнее доказать, что столкнулся с дискриминацией. Ведь ты белый.
Я столкнулась с ситуацией, когда чиновники кричали на меня по телефону и называли французским словом, означающим малообразованную женщину с Востока, которая плохо говорит на языке или занимается проституцией. Когда я обратилась с жалобой, начальница этого чиновника не поверила, что дискриминационный жест был. “Ну вы же белая, какая дискриминация!”
Нет комьюнити, которое защищало бы нас, помогало. У французов, выходцев из арабских стран, есть ассоциация, которая помогает бороться с такими проявлениями. У выходцев из Восточной Европы для того, чтобы канализировать свой гнев, есть только русскоязычные группы в соцсетях. Изложить негативный опыт, получить сотни матерных комментариев от соотечественников — на этом всё.
Отношение к мигрантам во Франции зависит от региона. Я рассказываю про свой город, который достаточно недружелюбен по отношению к мигрантам. В провинции неприятия намного больше.
“Почему не возвращаешься к себе в Марокко?”
Расскажу, почему “мигранты в Европе не работают”. У беженца есть период, когда его документы находятся на рассмотрении. И на протяжении этого периода работать нельзя. Если человек не беженец, а просто нелегал, всё еще больше усложняется: до того момента, когда он сможет легализоваться, он может себе позволить только чёрные подработки. Как правило, работодатели обманывают на таких подработках, не выплачивают зарплату. Знают, что человек никуда не пожалуется.
Как только иностранцы начинают искать работу, они узнают, что даже для простой рабочей специальности необходим диплом. Я не знаю, как это происходит в Германии, но во Франции без бумажки ты букашка. Даже для того, чтобы выполнять тяжёлую физическую работу, нужно проходить обучение. А в это время нужно где-то жить и что-то есть. Минимальная стоимость месяца жизни во Франции — 800 евро.
Мне помогает по уборке в квартире женщина из Марокко. Она занимается регуляризацией, живёт в шелтере. Ей нельзя покидать шелтер раньше разрешённого времени утром. Ей нельзя выходить за территорию позже определённого времени вечером.
Она не может ни погулять, ни устроить личную жизнь — она привязана к месту. Если она не соблюдает режим — её выгоняют. Жизнь людей, которые живут на социальных дотациях, им не принадлежит.
Сегодня моя помощница пришла в слезах. Чиновница отпускала гадкие комментарии и спрашивала, почему она не возвращается к себе в Марокко. Она пришла, попросила кофе — и плакала. Вот такое равенство. А в Марокко у неё муж, который её преследует. Она — жертва насилия. Она посмела развестись. Если она вернётся, её может преследовать не только бывший муж, но и его семья.
Да, в конце концов можно получить социальное жильё. Его мало, и первыми в очереди стоят сотрудники мэрии и их дети. Однажды я познакомилась с парнем, который жил на верхнем этаже очень красивого дома в квартире, похожей на пентхаус. Я спросила: за сколько ты снял это чудо? Он ответил: это социальное жильё, у меня мама работает в мэрии.
Огромный миф, будто беженцам достаётся что-то хорошее. Они месяцами, годами ждут, живут скученно, пока не получат жильё. И когда они его получают, заселяются в не очень благополучные кварталы, в которых живут такие же бедные люди. Ни один белорус, пишущий комментарии, не захотел бы жить в таких местах.
Меня рассмешили возмущения тем, что эти беженцы ходят по Минску в брендовых вещах. Расскажу, что гуманитарная помощь в основном поступает от обеспеченных людей, которые закрыли свои базовые потребности. Они и отдают свою поношенную одежду Красному Кресту. Это люди с образованием и доходом “выше среднего”. И носят они не “Зару”. Вполне логично, что эти ребята приносят одежду Lacoste, джинсы дорогого бренда, которые уже недостаточно хороши, чтобы пойти в клуб или на работу.
Сборы вещей для благотворительных миссий обычно происходят в обеспеченных кварталах. Я ни разу не видела их в мигрантском квартале.
Мне нравится, что беженцы — будь они из Ирака или из других стран — идут за своей мечтой. Мне нравится, что у них есть стремления, что даже в сложных ситуациях разрухи они пытаются что-то сделать со своей жизнью. У них хватило смелости сесть на самолёт и улететь в никуда. А гневные комментаторы едва ли куда-то выезжали из Минска.
