Моя прабабушка Елизавета Корзюк была "обычной старушкой", жившей в деревянном домике на окраине Минска. Он стоял на улице с названием, которое мне — тогда совсем ещё девочке — казалось смешным: Малявки. Поздний СССР, бесконечные полшага до коммунизма, деревенский дом, огород и помидоры — и вдруг бабушка, которая свободно говорит, читает и пишет на польском. Откуда она его знала?

На мой вопрос мама ответила, что Елизавета ходила в костел, где службу вели на польском. Вот и выучила. Прошли годы, и я узнала, что рожденная в 1896 году прабабушка до революции получила прекрасное образование на польском языке.

Ещё одна моя прабабушка, Юлия, 1890 года рождения, была из рода крупных польских землевладельцев Комоцких. Они жили в Малявках с XVII века. Но в моем советском детстве о дворянских корнях не вспоминали.

Как надежно была скрыта от нас наша история! Сколько усилий приложено, чтобы мы забыли своих предков и перестали пытаться осознать, кем являемся мы сами!

До 1976 года Малявки были деревней, а потом стали улицей в Минске. Мама в молодости стеснялась приводить кавалеров в этот сельский квартал. Врала им, что живет в многоэтажках через дорогу.

Уже тогда Малявки разительно отличались от того, чем были в начале XX века. Раскулачивание, сталинские репрессии и русификация сделали свое дело: происхождение, национальность, родной язык — всё было стерто. Состояния экспроприировали, землю забрали в совхоз. Знатных жителей Малявок превратили в безликих "товарищей", Homo Soveticus.

В 2008-2014 годах Малявки и вовсе снесли. На их месте разбит парк, названный в честь партийного деятеля Надежды Грековой. Жителей деревни расселили по всему Минску. Потомков лишили не только земли: теперь навсегда потеряна преемственность поколений.

Этот проект — попытка возродить память о людях, которые когда-то составляли цвет общества, а теперь незаслуженно забыты. Это возможность увидеть, как на протяжении века менялась жизнь деревни. И, главное, получить ответ на вопрос: почему Малявок не стало и как это отразилось на их жителях?

— Когда умирала моя прабабушка, папе было года три. Но отец хорошо запомнил события того печального дня. Маленький мальчик, он возился с игрушками на полу огромного дома, пока взрослые прощались с прабабушкой.

После церемонии возле покойной остались её дочери, чтобы омыть тело. Отец рассказывал: "Я смотрю: тетки мешочек у бабушки с груди сняли, а в нем — гузики".

"Гузики" оказались не пуговицами, а золотыми монетами. Прабабушка днем и ночью скрывала на шее мешочек с царскими империалами. И это были жалкие крохи огромного состояния, которым обладали когда-то представители древнего шляхетского рода Комоцких.

Комоцкие, Минкевичи, Якубовские, Родзевичи, Лукашевичи — это далеко не полный список благородных семейств, обустроивших родовые гнезда в Малявках. Теперь о деревне напоминают улица в парке и два дома, которые уцелели при сносе.

А ещё уцелел темный, массивный католический крест, который долгие годы возвышался посреди деревни, а теперь стоит посреди покинутых фундаментов, которые там-сям проглядывают среди травы. Деревни нет, а крест стоит.

— Мама говорила, что в наследство ей достались золотые заколки для волос с бриллиантами, золотые браслеты — она называла их "брандзалетки". На вопрос, куда эти украшения делись, мама отвечала: носили в "турксин", меняли на ткани, одежду. Я долго не могла понять, что такое — "турксин". Позже в одной телепередаче мне попалось сокращение: торгсин. Это означает торговый синдикат.

На самом деле слово "торгсин" образовано от слов "торговля с иностранцами". Обмен в торгсинах в 1930-е был одним из способов выжить — для тех, у кого ещё оставались на руках "буржуазные ценности". Сейчас уже невозможно проверить, какие из этих историй случились на самом деле, а какие — просто легенды. Но, говорят, счастливые наследники прабабушки Комоцкой ещё в 90-е продолжали сдавать государству остатки тех самых монет и покупать на вырученные деньги модные пуховики и турецкие свитера.

Некоторые сокровища малявкинцев наверняка и сейчас ждут своих владельцев. После революции люди прятали ценности в подвалах, закапывали в огородах и погребах. О тайниках забывали. А потом на деревню стал наступать город.

Дома в Малявках сносили дважды — и оба раза в спешном порядке. Первый раз — в конце 1940-х, когда на Свислочи строили дамбу для Чижовского водохранилища. Многие дома попали в зону затопления и их за счет государства перенесли повыше, в безопасную зону.

Но фундаменты и подвалы остались на своих местах и были затоплены водой. Жители вспоминают, что дети, купаясь, еще долго царапали руки и ноги о подводные руины. Была ли у хозяев возможность выкопать ценности из тайников? Не забыли ли они о их существовании?

А в 2008 году оставшихся жителей деревни выселили окончательно.

На месте Малявок до сих пор ничего не построили. Сады и огороды заросли травой, дикими деревьями. При этом сложно даже сказать, кто из "солидных инвесторов" задумывал большую стройку на месте деревни.

Официальных сообщений о том, кто будет застраивать землю возле Чижовского водохранилища, не было. В ответ на запросы малявкинцы получали отписки: "земля изымается для государственных нужд".

В Малявках, однако, были уверены, что их земля понадобилась московской бизнес-вумен Елене Батуриной. Супруга Юрия Лужкова (мэр Москвы с 1992 по 2010 год), она владела крупным девелоперским бизнесом и строила большие планы на Минск. После отставки Лужкова им не суждено было сбыться.

В 2017 году у минских властей появился новый план: разместить на месте Малявок спортивно-рекреационный центр городского или республиканского уровня. А рядом построить гребной канал. Снос оставшихся частных домов наметили на 2023 год. Вначале — снос, а потом поиск инвестора. Но где гарантии, что теперь придет инвестор и что-то построит?

— Малявки — это удивительное по своему расположению место. Дворяне расселялись очень разумно и прежде, чем поставить дом, долго изучали местность, оценивали розу ветров, близость к воде и прочее.

Отец называл Малявки райским уголком. Там всегда было спокойно, солнечно, ветры и разрушительные бури обходили нашу деревню стороной. В Малявках я чувствовала себя абсолютно здоровым человеком, а переехав, будто враз потеряла все жизненные силы и энергию.

Возникла деревня Малявки предположительно в начале XVI века. В 1507 году великий князь Жигимонт I Старый подтвердил владение селом Шейпичи старосте менскому, войту Авраму Язофавичу, которому оно было даровано Александром Ягеллончиком. Рассказывая об этом, историк А.И. Груша приводит цитату из документа: "А у Менскомъ повете на реце Свислочы село на имя Шеипичи а Нефеда зъ сынми, а Молявъку Семенковича з братею…".

Ученый полагает, что имя "Молявка" стало затем родовой фамилией и дало название деревне Малявки (в старых документах — Молявки, Малявка). Так что история этого местечка насчитывает более пяти столетий.

Крупными землевладельцами в Малявках были Комоцкие. "11 апреля 1685 года была дана Привилегия Короля Польского и Великого князя Литовского Яна III Собесского Доминику Комоцкому на деревню Малявки в Минском воеводстве", — такую запись нашел в архиве минский исследователь Сергей Семенов.

Кем был Доминик Комоцкий и почему он получил от короля такую милость? Рассказывает Станислав Комоцкий (52 года), проживающий в Польше:

— Предположительно, Доминик Комоцкий был поляком, военным. Предки его происходят из польского города Камочина.

Обыденной практикой правителей тех времен было закреплять свое влияние, наделяя землей свои элиты. Шляхта, совмещая функции нерегулярной армии, оставалась земледельческим сословием. Наследство доставалось, как правило, старшему сыну или делилось среди детей. Но семьи были многодетными, и наделы становились всё меньше и меньше. Вот молодые шляхтичи и отправлялись на войну. А Ян III Собесский наделял землёй тех, кто себя ярко проявлял.

До революции Комоцкие были очень состоятельными людьми. Говорят, принадлежавшие им земли тянулись от Малявок и до мест, где сегодня расположен велозавод. Винцент Комоцкий, живший в Малявках в 1864-1930(?) годах, владел большим домом и хозяйством, держал породистых лошадей. В то время лошадь была показателем статуса и состоятельности, гордостью владельца.

Винцент был дружен со своим соседом Евстафием Любанским — польским дворянином, владельцем Лошицкой усадьбы. Любанский был прогрессивным человеком, активным общественным деятелем, хозяйственником и большим ценителем лошадей.

"Любанский утверждал, что движущей силой в развитии местного сельского хозяйства являются местные владельцы имений, так как они хорошо знают особенности почв, климата и заинтересованы в создании преуспевающих хозяйств. Чего нельзя было сказать о "пришлых" русских помещиках. Он критиковал правительственную политику по разграничению польских и русских помещиков, доказывая, что пришлым помещикам безразлична судьба хозяйства и имений. С целью улучшения системы организации руководства ведения хозяйства в комитеты обязательно должны входить местные землевладельцы", — пишет о Евстафии Любанском Лидия Маркович, заведующая музеем "Лошицкая усадьба".

Представители еще одной дворянской фамилии — Родзевичи — жили в Малявках с 1795 года. Эта информация указана в родословной, составленной одним из представителей рода в 1832 году.

Ещё один богатый дворянский род, представители которого жили в Малявках, — Минкевичи. Сергей Семенов ведет историю своих предков по данной линии от 1546 года. В каком году Минкевичи поселились в Малявках, не известно.

За многовековую историю Малявки успели побывать в составе ВКЛ, Речи Посполитой, Российской Империи, СССР и независимой Беларуси.

— Вот ты говоришь "прабабушка Лиза"… Да если бы ты в Малявках так сказала, никто бы не понял, о ком это. Прабабушку твою называли Эльжбетой, или просто "Корзючыхай", по фамилии. О, такая пани была! Очень верующая, в Малявках с уважением к ней относились. Ее только в старости скрутило сильно, сгорбленная ходила, а раньше была такая кабета!

Малявкинцы, которые родились до революции, хорошо знали польский язык. Даже и сейчас, в разговорах о прошлом, у их потомков может проскользнуть польское словечко.

Моя прабабушка, та самая "Корзючыха", свободно владела польским. А вот бабушка, рожденная в 1924 году, польский понимала, но писать на нём не умела.

Кем же себя считали жители Малявок?

"Родзевичи упоминаются еще в стародавних литвинских метриках… предоставленные метрики и прочие документы… дают возможность отнести древний род Родзевичей к польской шляхте", — это из перевода родословной, составленной в 1832 году. На то время Малявки уже 40 лет входили в состав Российской империи, к которой отошли после второго раздела Речи Посполитой. Но всё равно сохраняли свою идентичность — литвинские метрики и польская шляхта.

Постепенно на присоединенных к России землях делопроизводство перешло на русской язык. В 1882 году следующий представитель фамилии Родзевичей составил родословную уже на русском. Причем он вынужден был изменить даже имена предков. Кто в польском варианте значился как Базыль (Bazyl), стал Василием, Jerzy стал Юрием, Jakub — Яковом, Teodor — Федором, Jan — Иваном, Tadeusz — Фадеем и т.д.

Претерпели изменения также и некоторые фамилии. Родзевичи стали Родевичами, а затем и Радевичами. Комоцкие стали писаться как Камоцкие.

В переписи населения 1888 года, проводимой в России, если опрашиваемый человек владел только польским языком, он указывался как безграмотный.

— Мы — белорусы, самые настоящие белорусы. Только мы католики. Родители мои дома всегда на белорусском разговаривали, и я, пока маленькая была, тоже. В Малявках школа была четырехлетка, там все уроки учительница, Нина Иосифовна Белинович, на белорусском вела. А вот в пятый класс я уже пошла в 43-ю школу, ее на поселке построили. Там по-русски всех учили, и с меня дети смеялись, что я по-белорусски говорю.

И бабушка, и дедушка мои по-белорусски говорили. Но и польский хорошо знали. И мама моя польский знала. Я тоже хотела выучить, но не до того было. Папа рано умер, мама на двух работах работала, а я, как старшая, все хозяйство вела.

В семейных архивах малявкинцы хранят и другие документы, свидетельствующие о том, что документооборот в довоенное время велся в БССР на белорусском языке.

То поколение успело застать белорусизацию 1920-х и 1930-х. А вот моя мама Валентина пошла в школу в 1958 году. Вначале — в 43-ю на улице Плеханова, затем — в свежую 77-ю неподалёку, на улице Крупской. Все предметы у нее преподавались на русском, белорусский язык не учили вообще. Судя по сохранившимся ведомостям за первый и девятый классы, в школе преподавали только белорусскую литературу.

В отличие от бабушкиной ведомости, здесь бланк на белорусском только выполнен, а заполнен уже на русском. Сохранилась записка, в которой учительница хвалит маму за успехи. Она тоже на русском языке.

Наталья из дома Комоцких узнала о том, что ее прадед Станислав был репрессирован, только из публикаций в интернете. В семье об этом никогда не говорили.

Станислав Комоцкий, слесарь строительной дружины при Комитете госсооружений, был арестован в 1921 году по обвинению в измене. Приговорен к ссылке, отбывал её в городе Орёл. Освобожден в 1922 году.

Станислав участвовал в I Мировой войне, попал в плен к австрийцам. Это могло стать причиной ареста.

Есть и те, кто знает истории ссылки родных и близких в мельчайших подробностях. Рита из дома Родзевичей-Минкевичей рассказывает, что её старшая сестра родилась в 1935 году, а она сама — в 1947-м. Такая разница в возрасте — из-за того, что её отец провёл 10 лет в лагерях.

— Как папу арестовывали, мне мама рассказала: в 37-м году все уже знали, что "хватают", что ездят "черные вороны" и забирают людей. И вот осень, вечер, останавливается возле их дома "черный ворон". Чего, почему? Папа всегда добросовестно работал, был хорошим и порядочным человеком.

Заходят. В форме НКВД. Называют папу по фамилии и говорят: "Поедемте с нами, нужно уточнить некоторые детали". Мама говорит: "А что такое?". Отвечают: "Вы не волнуйтесь. Мы его скоро отпустим, нам только нужно кое-что уточнить". Ага, скоро отпустят. Через десять лет только отпустили. Даже вещи собрать не дали. Мама успела бушлат ему на плечи накинуть, что в коридоре висел, и всё.

Вместе с отцом Риты забрали двух его братьев и мужа сестры.

— Все думают, что "биться головой об стену" — это просто слова. А мама видела, как свекровь от отчаяния билась головой о пол. Представь, забрали троих сыновей и зятя. Никого из них она так и не дождалась: все чахла, чахла, и в 1941 году померла, — продолжает Рита. — Папа первые годы на "Володарке" сидел. Связь с ними еще была: принимали передачи, письма. С началом войны его повезли на восток, в сталинские лагеря. И все — тишина. А потом вернулся. Без зубов, без волос и худющий, 37 килограммов весил. Знаешь, почему без зубов?

Папа до ареста богатый человек был. У него было кожаное длинное пальто, золотые часы на цепочке и велосипед. Что ты смеешься? Тогда иметь велосипед считалось также престижно, как в послевоенное время — иметь "Волгу". И коронки золотые на зубах были.

Папа в тюрьме заметил: у кого что золотое было, того вызывали и человек исчезал. Папа понял — если про золотые зубы узнают, то все, ему конец. И он сам себе коронки эти руками вырвал.

А когда их в лагерь везли, люди мерли, как мухи. И папа понял, что ему тоже скоро капут, сил от голода не оставалось. Тогда он раздобыл кислоту и облил себе ногу. Где лытка, там у него только костка осталась, мясо и кожу сожгло кислотой.

Ну, были же какие-то госпитали для заключенных, и его туда отправили. А в госпитале папу посылали на кухню, картошку чистить, и папа мог есть очистки. Так и выжил.

У отца с собой фотография Галина была. Папа говорил: "Только Галя меня спасла. Я достану фотографию, смотрю, и думаю себе: надо вернуться, надо вернуться".

После войны Могилевское шоссе — это теперь Партизанский проспект — расширяли. Дом, в котором жила семья Риты, снесли. Мама получила компенсацию, но в 1947-м была денежная реформа, и деньги сгорели.

— Тогда же тем, кто деньги дома хранил, не рубль на рубль меняли, а один новый рубль за десять старых давали. Мама всегда так и говорила: у меня отняли мужа, дом и деньги. Жить они с Галей вернулись в Малявки, к маминым родителям. И папа когда из лагерей освободился, тоже в Малявки пришел. Им с мамой сельсовет дал квартиру в бывшем панском доме. Им и еще двум семьям: Сусловым и Рыбаковым.

А коронки те золотые папа домой принес. Я тебе крест даю, что видела их у мамы в старой сумочке. Я маленькой в шкаф залезла и нашла. Их потом сестра Галя забрала и себе на пенсии золотых зубов наставила.

Папу в 1956 году реабилитировали.

Отец Риты был арестован по политической статье: антисоветская агитация. Сыграло ли при этом роль его польское происхождение? Кто теперь знает. Ту самую фотографию маленькой Гали долго хранили в семье. К сожалению, потомки её не сберегли.

Если вы решите прогуляться по теперешней улице Малявки, то обязательно увидите высокий, тяжелый католический крест. Он стоит возле гравийной дорожки: темный, одинокий, под небольшой фигурной крышей.

Раньше здесь начиналась деревня. Теперь — поросший высокой травой дикий сад с корявыми яблонями. Но люди не забыли свой крест. Его поддерживает бетонный столб, врытый в землю. Перекладины плотно выкрашены в темно-коричневый, а сверху защищены от дождя и солнца небольшой крышей.

— В Малявках гроб с покойником из дома выносили и обязательно несли на плечах к кресту. Там с умершим еще раз прощались, и потом только на кладбище везли, — Рассказывает Татьяна (62 года) из дома Комоцких.

— Крест этот в Малявках всегда стоял. Когда я маленькая была, то, проходя мимо креста, должна была встать на колени и перекреститься. А мама дома еще и спросит: "Ты укленчыла? Ты пережыгналась?", — продолжает Рита из дома Родзевичей-Минкевичей. — Вот какая вера сильная у людей была!

— В войну немцы в крест стреляли, "руку" ему сломали. Так и стоял. После войны починили, — добавляет Людмила (75 лет) из дома Родзевичей.

В 30-40 годы, несмотря на атеистическую государственную политику, малявкинцы не отказывались от своей веры и очень надеялись на Божью помощь. В семье Татьяны храниться одна из двух икон, которые бабушка дала её отцу, когда того призвали на фронт в 1941-м.

— На войне папа был ранен: получил пулевое ранение в колено и очень тяжелое осколочное в бедро: мясо было вырвано от паха до колена. Его накрыло волной от разорвавшегося снаряда: плащ-палатка, накинутая на плечи, и вся одежда оказались изрешечены мелкими осколками. Но иконы остались совершенно неповрежденными, — рассказывает Татьяна (62 года) из дома Комоцких. — В нашей семье считают это чудом и полагают, что они спасли отцу жизнь.

Папа после ранения долго восстанавливался, провел в госпиталях год и два месяца. Одна из тех икон храниться у меня, вторую мы положили отцу в гроб, когда хоронили.

Икона подписана 1899 годом. Нетрудно подсчитать, что она храниться в семье более 120 лет. На обороте — надпись на польском. Судя по словам, которые можно разобрать, это поздравление с именинами.

После второй мировой войны антирелигиозная политика в СССР усилилась. Костелы в Минске были закрыты. За проведение религиозных обрядов можно было получить выговор на работе, могли исключить из ВЛКСМ или из партии.

— Если узнавали, что был в костеле или что детей крестил, то сообщали на работу, а там принимали меры. Беседы соответствующие проводили, могли без премии оставить или без отпуска, — рассказывает Людмила (75 лет) из дома Родзевичей.

Но малявкинцы все равно потихоньку, тайно отмечали Пасху и Рождество, венчались. Крестить детей ездили в Красное, Радошковичи, Каменец.

За неимением возможности ходить в ближайший к деревне костел, люди собирались для молитвы возле того самого креста. Умерших всегда "отпевали" дома — приглашали женщин, которые читали молитвы и пели псальмы.

Традиция сохранялась вплоть до середины 1990-х — пока не умерли последние старушки, знавшие церемонию и молитвы.

Запретив религию, государство предложило для поклонения новых идолов и новые лозунги вроде "Обгоним и перегоним" — дабы упрочить связь между личным опытом граждан и советской идеологией. Достижения поощрялись яркими грамотами, похвальными листами. Малявкинцы учились гордиться односельчанами — передовиками производства.

А повседневная жизнь в Малявках шла своим чередом. Люди работали, возделывали землю, вели хозяйство. Молодежь бегала на танцы в клуб. Родные собирались по праздникам за большими столами, разговаривали, вспоминали былое.

Когда в Минске застраивали улицу Малинина, которая проходит параллельно Малявкам, была опасность, что строительная техника зацепит крест. Тогда его сняли и укрыли на чердаке одного из домов. А потом вернули на место.

— Кресту больше ста лет и стоит он ровно на том месте, где всегда стоял. Раньше, по католической традиции, если Бог услышал молитву — помог исцелиться или дал легкие роды — женщина в благодарность шила фартушок на крест, — рассказывает Елена (68 лет) из дома Якубовских. — Теперь к кресту поклониться и католики ходят, и православные. Могут монеты принести, конфеты, цветы. Мы с братом за крестом смотрим. Брат недавно его покрасил, ограду сделал. Каждый год мы на Купалье всю ночь возле креста стоим, чтобы его пришлые не сожгли.

Если в межвоенное время католики, хоть и тайно, могли еще крестить детей в своей вере, то уже в 50-60 годы сделать это становилось все труднее. Приходилось вести маленького ребенка за тридцать, а то и за сто километров от дома. А транспортное сообщение было гораздо хуже, чем сегодня. Зачастую в распоряжении родителей не было даже коня и телеги, чтобы добраться до отдаленного местечка с действующим костелом.

Выходом стало крещение в православии. Как вспоминают малявкинцы, тогда им важно было окрестить ребенка. А как — у ксендза или у попа — во времена воинствующего атеизма выбирать не приходилось.

В некоторых семьях старших детей успели покрестить в костеле, а младших вынуждены были везти в церковь. Так и жили.

Впоследствии очень немногие малявкинцы, крещеные в православии, вернулись к вере своих предков. Уважительное отношение к католичеству сохранилось, многие заказывают в костелах поминальные службы по своим родителям. Но вот водить детей и внуков не в церковь, а в костел стали единицы.

— Меня крестили в церкви, я — православная, как и мой муж. Но сыновья — католики. Моя мама настояла на этом, — рассказывает Ирина (63 года) из дома Комоцких. — Не имея выбора во времена моего детства, она очень хотела, чтоб хотя бы внуки вернулись к ее вере и вере ее родителей.

Трансформация имен малявкинцев на русский манер, начатая в Российской империи, продолжилась и в наше время. Но уже добровольно. Дети обновляют надгробия на могилах прародителей, и вместо польских имен, выбитых на памятниках, пишут имена в соответствии с советскими документами покойных.

Эльжбэта "Корзючыха" похоронила своего мужа Яна Корзюка в 1937 году на Кальварийском кладбище под крестом с табличкой "Jan Korziuk". В 2000-е её дочь — моя двоюродная бабушка — поменяла табличку на "Корзюк Иван Тимофеевич". Так он значился в советских документах, но при рождении, в костельных книгах, был записан как Ян, сын Тадеуша.

Метаморфозы с именами кажутся мелочью по сравнению с полным уничтожением католических захоронении в СССР. Ирина рассказывает, что всех предков по линии её деда хоронили на "Златогурке" — это было кладбище рядом с Костёлом Святой Троицы в историческом районе Минска "Золотая горка". В послевоенные годы его снесли.

— Мама рассказывала, что решение о сносе не анонсировалось. В те времена домашних телефонов не было. Когда до Малявок наконец дошли вести, что сносят могилы, люди ринулись на кладбище. Автобусы тогда ходили редко, большую часть пути шли пешком. Пока добрались — было уже поздно. Все надгробия тракторами стянули в одну кучу.

Говорят, плач стоял страшный. Люди ложились на могилы, не давали технике работать. Просили хотя бы дать возможность перезахоронить останки. Но где там! Разрешили только забрать надгробия. А что с того надгробия, когда могилы нет?

— Однажды, когда дом родителей уже разрушили, а наш с мужем стоял пустой и по нему лазили мародеры, я подошла, встала на колени и попросила прощения. У земли, у дома, у покойных родителей — за то насилие, которое совершили над нами, над моим хозяйством, над памятью предков. Собрала в баночку землю, щепки дома. Эта земля и сейчас храниться у меня в квартире как оберег.

Принадлежавшая Комоцким земля всё уменьшалась и уменьшалась. И вот, теперь уместилась в одной баночке на балконе.

С 1980-х годов малявкинцы жили с постоянной угрозой сноса. Гребельку — близлежащую улицу-деревню — снесли еще в 1970-е. Говорят, дома там были победнее, чем в Малявках, в некоторых даже были земляные полы. Тем не менее, владельцы получили от государства хорошую компенсацию. В некоторых домах проживало по несколько семей — всем дали отдельные квартиры, денежные выплаты за хозяйство, деревья и кусты на участках.

Малявки перестояли деревню-соседку на 30 лет. Их принялись сносить уже в наше время, в 2008 — 2014 годах. Те, кто доживал свой век в старых домах, не возражали против переезда в квартиры в многоэтажках. Но для тех, кто, рассчитывая жить на земле своих предков, возвел новые, современные дома, началась изматывающая борьба с бюрократической машиной.

— Я поняла, что Малявкам скоро конец, когда вырубили тополиную аллею, которая тянулась через всю деревню. Интуиция меня не подвела, — рассказывает теперь уже бывшая жительница Малявок, которая попросила не раскрывать своего имени. — 23 октября 2008 года мы получили решение Мингорисполкома о сносе. Как было там указано, наша земля изымалась "для государственных нужд". Мы отказались выселяться наотрез. Тогда нас стали выселять принудительно.

Семья дошла до Верховного суда. Несколько раз снос откладывался. Пока боролись, муж нашей собеседницы пережил два инфаркта. Но добиться они ничего не смогли.

— На нашем участке стояло два дома: моих родителей, которые к тому времени уже умерли, и новый дом, который построил мой муж. Первым снесли дом родителей — в 2010 году. Из Управления капитального строительства пригнали несколько машин. Мебель грузили прямо в ковш экскаватора и перебрасывали в грузовики. Если шкаф, комод не проходили в дверь — их просто ломали.

За родительский дом нам вначале выделили не квартиру, а какую-то подсобку в многоэтажке на Маяковского, бывшую дворницкую. Это помещение даже не числилось в составе жилищного фонда — в ЖЭСе мне это подтвердили и выдали справку.

В эту подсобку УКС вывез вещи из родительского дома. Но мы не считали, что подсобка — это адекватная компенсация за дом. Опять начались суды. В конце концов, за родительский дом нам дали квартиру. Но вещи так и остались в той подсобке, и я не могу получить их до сих пор. В собственность помещение мы не оформляли, а судебные споры по нему идут и сейчас. Только в 2016 году мне предоставили разовый доступ к помещению. За это время большая часть вещей сгнила.

Из нового дома семья отказывались уходить до последнего. Только в 2014 году переехали в многоквартирный дом в Лошице.

— К тому времени в Малявках уже почти всё снесли. Наш дом был одним из последних. Новый, крепкий. Мародеры даже пол не смогли в нем поднять. Даже экскаватор оказался против него бессилен. И тогда дом подожгли. Нам позвонили соседи из Малявок: ваш дом горит.

Две недели он догорал. Он сопротивлялся сносу, как и мы. Котики мои в нем погорели. К нам прибились все соседские кошки, которых хозяева не забрали, и собака. Пока дом стоял, я ходила их кормить. На квартиру успела вывезти трех котов, остальные прятались от меня, не давались в руки. Так и сгорели в пожаре. Собака только осталась.

Собаке по кличке Майя, прибившейся к дому Анны, суждено было стать последней защитницей Малявок. Во время сноса она лаяла и бросалась на рабочих. Те побили её ногами, разбили голову.

Собаке потребовалась помощь операция. Анна оплатила услуги ветклиники, а затем Майю забрала в приют для животных Елена из дома Комоцких. Собака жива до сих пор, хотя уже и очень старая!

Связь поколений, которая поддерживалась в Малявках 500 лет, теперь навсегда прервана. То, что началось при Российской империи и продолжилось во времена СССР, завершилось в независимой Беларуси. Деревня и её история почти полностью стерты.

Сегодня многие стараются воссоздать свою родословную. Ищут старые фотографии. Хранят ксёнжки, иконки, часы или даже кухонную утварь, которую забрали из Малявок. Кто-то с досадой вспоминает, как ненароком сжег в печке дарственные на землю, выданные "за польским часом".

— Малявки, мои Малявки! — грустно вздыхает Рита, вспоминая свою деревенскую молодость: как воровали яблоки в садах, танцевали в клубе под "Рио-Рита", гоняли на лодках по Свислочи. Простой деревенский образ жизни, домашнее хозяйство, огород, посиделки вечером на лавочке — то, что раньше казалось будничным и несущественным, спустя годы превратилось в самые теплые и дорогие воспоминания.

Елена живет в Дворищах — соседней деревне. В её доме одновременно присутствуют четыре поколения: кроме самой Елены — её мама Бронислава (90 лет), сын с женой и внуки. В такой обстановке передать традиции гораздо легче. Внуки слышат и бабушкину белорусскую говорку, и бабушкины песни — в том числе на польском языке. Даже старый дом Елены своими скрипучими половицами, кажется рассказывает семейные легенды и предания. Внуки Елены — католики, несмотря на то, что их мама — православная. Елена говорит, что её невестка была в костеле, ей понравились католические обряды.

Мне кажется важным протянуть нить, соединяющую прошлые и будущие поколения. Я выучила польский в память о бабушке: мне из детства запомнилось, как, перебирая картошку у погреба, она учила польским молитвам мою младшую сестру — перед крещением. Сейчас я понимаю, что бабушка пыталась, как могла, передать то, что составляло основу её мировоззрения. То, что много лет назад она сама усвоила от своей матери "Корзючыхи".

Скоро в Малявках снесут последние дома. На месте деревни не останется ничего, что напоминало бы о ней. Устоит ли крест и на этот раз? И кто его понесёт дальше?